Есть теория, а есть действительность. Теория складывается из мыслей и слов, а действительность – из мест и вещей. Одни заявляют, что теория является частью действительности, другие, наоборот, считают действительность теоретической конструкцией. Но как бы мы ни думали, ясно одно: между теорией и действительностью существует отношение противоречия. Оно выдает себя в тревоге, которую мы испытываем по поводу и без, желая придумать такую теорию, в соответствии с которой все вещи находились бы на своих местах.

Однако вещи лукавы – они не слушаются слов, и оттого люди становятся подозрительны. Над пропастью, отделяющей слова от вещей, мысли маячат как привидения, не знающие покоя. Ход беспокойных мыслей, подозревающих то ли слова в том, что они неверны, то ли вещи в том, что они обманчивы, иногда принимает респектабельную форму критики, сама идея которой растет из имеющегося налицо противоречия между теорией и действительностью.
История мысли знает различные примеры подозрительности. Не является исключением и тот долгий период, который исследователи метафизических теорий высокомерно называют докритическим. Очевидно, это время не знает критики как таковой, в ее классическом, кантовском смысле. Однако же и греческий логос был обеспокоен зиянием разрыва между собой и текучим миром, который вовсе не спешил хранить верность идеям.
Изменчивый характер вещей навел Платона на мысль, что по ту сторону этой реальности, которая на самом деле является иллюзорной, существует еще одна реальность, истинная, и знание об этой истинной реальности по ту сторону реальности иллюзорной будет дано лишь тому, кто сумеет полностью отдать себя философскому созерцанию. Однако, если верить своим глазам, по пути философского созерцания до истинного знания никто в итоге все-таки не дошел, а тот, кто пытался – тот так и остался сиротливо висеть между «миром идей» и «миром теней».
Мы не претендуем взять и выложить здесь всю правду о том, как в действительности все обстояло с теорией и действительностью. Драматическая история их отношений становится нашим сюжетом лишь постольку, поскольку отдельные ее эпизоды генеалогически связаны с тем, с чем мы имеем дело на сегодняшний день, а главное – с тем, что нам с этим делать.
Так вот, если говорить о так называемой докритической мысли, то на повестке у нее была сама действительность, к соответствию с которой философы пытались привести теорию. Теория, которая соответствовала бы действительности, была бы признана истинной, остальное же на поверку оказывалось ложным, и даже дружба не могла спасти философов от соблазна уличать друг друга во лжи. Платон мне друг, но истина дороже, говорил по этому поводу Аристотель.
Впрочем, задача достижения истинного знания была все-таки важнее, чем задача развенчания знания ложного. Вот почему, наверное, такую мысль, стремившуюся самыми разными способами поймать за хвост саму истинную действительность, назвали докритической. Ей незнакомо было сомнение в том, что философия представляет собой путь к истине, и тем более незнакомым было чувство, будто она ведет нас в совершенно противоположном направлении.
Когда же количество претендующих на истинность теорий по поводу действительности достигло критической массы, назрела необходимость разобраться с этими теориями прежде, чем с самой действительностью, добиться полного согласия или хотя бы частичного соответствия с которой им так и не удавалось.
Напрашивался вывод: если теория не соответствует действительности, значит, с теорией не все гладко. Но не то чтобы выводы были неверны – беда крылась в самих предпосылках, в самих условиях теоретизирования по поводу того, что есть на самом деле, а чего и вовсе нет. Тогда-то Кант и предложил подвергнуть критике сам теоретико-познавательный аппарат, при помощи которого мыслители сотни лет выстраивали непроходимые метафизические баррикады между собой и действительностью, продуцируя ложные истины.
Однако критика ложных в самом основании теорий содержала в себе имманентное желание, а вернее, требование истинного знания. И это истинное знание складывалось из дополнения и отрицания друг другом всего предложенного ассортимента лжи. В конце концов теория вовсе отказалась от идеи соответствия действительности, помня о своей склонности заблуждаться на ее счет, и стала искать истину в себе самой.
Хватит уже подлаживаться под факты бьющей через край жизни, решил Гегель, если у нас есть такое орудие, как понятие, все эти факты способное охватить своей невероятной мощью. Хватит прислушиваться к вещам, как если бы они могли нашептать нам истину самих себя: «Надо, наоборот, ввести в правило всеобщие определения и с ними сравнивать естественные образования; …и поскольку действительность им не соответствует, постольку это ее недостаток» [1].
Не желая более тащиться у действительности в хвосте, теория заявила о своем преимуществе и о своей автономии. Противоречие оказалось уже не проблемой теории, которая не соответствовала действительности, но проблемой действительности, которая не соответствовала теории, проблемой эмпирической реальности, не соответствовавшей понятию.
Тем не менее, никак не желающий сокращаться разрыв между теорией и действительностью свидетельствует не столько о верности или неверности правила всеобщих определений, сколько о том, что у действительности, как она есть, имеется недостаток, и что, каким бы истинным ни было понятие, этот недостаток не позволяет истории и жизни продвинуться настолько, чтобы действительность со временем сама собой за этим понятием «подтянулась», как того хотел бы Гегель.
А поскольку сама действительность имеет в себе недостаток и представляет собой проблему, постольку от идеалистической критики теории требуется переход к материалистической критике действительности. Подумайте сами: наша действительность, та, с которой мы имеем дело день ото дня, не является иллюзорной, но не является и истинной.
Это действительность действительная – и тем не менее ложная. Это мир, наскоро подогнанный под всеобщие определения, где нас принуждают жить по понятиям, истинность которых складывается из суммы лжи. Чтобы критика нашла свою истину, теория должна выбраться из-под теплого и уютного одеяла собственной автономии и превратиться в практику. От критики теории следует двигаться не только к критике действительности, но и далее – к практике борьбы: за истину и против лжи. «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его», – эта фраза Маркса до сих пор остается неисполненным заветом, о котором следует помнить всякому, кто сегодня называет себя критиком.

Примечания:
1. Гегель Г.В.Ф. Энциклопедия философских наук, Т. 2. М.: Мысль, 1975. С. 543