Поездка 1. Чкаловская – Аэропорт.
Таксист: Сколько у нас времени?
Пассажир: Важно не то, сколько времени, а какое оно! У нас, наверное, много времени, но это время реакции. Посмотри: у нас в России разгоняют демонстрации, сажают в тюрьмы без суда и следствия, создают карманные партии. Кучка людей может продавить любое решение. И большая часть наших сограждан не спорит с этим – у нее нет времени на сопротивление. Она ходит в супермаркеты, делает ремонты, обсуждает сделанные покупки по мобильным телефонам. Люди не переживают о своем замыкании в частной жизни: ведь в этой частной жизни они удовлетворяют желания, разделяемые другими, пропагандируемые в в реалити-шоу, сериалах и блокбастерах! Да и ругать правительство за взятки тоже приятнее с друзьями по мобильному телефону… А если они вдруг о чем-то всерьез задумаются, их снабдят какой-нибудь мистикой замшелой.
Таксист: Да, деградировал наш народ. Раньше не так было. Раньше был коллективизм, люди улыбались, помогали друг другу. Сейчас волчьи законы! Ну а что делать – с волками жить, по волчьи выть!
Пассажир: Но как же – нельзя же им уподобляться!
Таксист: Ну да, прямо сейчас станем все зайчиками. Вот у меня жена – зайчик. Я ей покупаю красивые шапочки и тапочки. Но для этого я должен за баранкой офигевать, когда вот тут (резко выруливает) п… недоученные по улицам шастают!
Пассажир: Ну ты же сам говоришь, что раньше не так было.
Таксист: Да конечно, парень, не так. Тогда в ГАИ порядок был. Да и люди как-то человечнее. Сейчас же вот понаехала шантрапа всякая с Кавказа, с гор спустились, им сломанные жигули выдали – рули, Джохар! У нас вот даже у президента помощник чеченец – чего ж ты хочешь!
Пассажир (опешив): Что ж делать-то… Неужто в совок опять, чтоб за границу не пускали, и бананы только по-праздникам!
Таксист: Не, совок уже не вернуть, к сожалению. Это просто нас греет как память. Такие песни чувствительные были! Знаешь, не тоску навевали, как сейчас, а такую светлую грусть! «Надежда! Мой компас земной». Да и с бананами – какая-то трогательность была в этих бананах, особая нежность исчезания.
А сейчас правильно ты говоришь, братан, сейчас надежды никакой. Бананы купил, съел и все – они только радуют, если когда их ешь, про совок вспоминаешь, и еще в это же время по телевизору песню Пахмутовой передают.
Нам надо объединяться, я так думаю.
Пассажир: Кому «нам»?
Таксист: Ну как кому, русским.
Пассажир: ???
Таксист: Ну да, раз мир волчий, надо в стаи значит сбиваться, чтобы вместе защищаться-то от врагов. Ты телик смотрел? Ну они там брешут много, но в одном не врут: всюду наезды на нас. Уже вот и белоруссы, гады, хотят задарма от нас разжиться! А ведь тоже были братья, и вот, обманули. Помнишь, песня такая была? «Молодость моя! Белоруссия!» Эх!
Пассажир: Так ты же говорил, что тоскуешь по задушевности, братству?
Таксист: Ну так, а я тебе про что? Ты по-русски понимаешь вообще? (С подозрением оглядывает пассажира).
Вот между нами (акцент на «нами»), конечно, нужно как-то что-то выстроить такое братское. А то у нас менты на деньги чеченцев живут, а олигархи – на деньги Израиля. Правители же по церквам ходят, а миллиарды народные в Америке хранят.
Пассажир: Вот именно – как же ты можешь им верить! Они от Запада стригут купоны, ездят туда на лыжах кататься, а тебе впаривают про нацию русскую, чтобы они не лезли со своей демократией. Была бы демократия – сковырнули бы олигархию!
Таксист: Так Запад тоже не хочет здесь никакой демократии! Он понимает, что демократия у нас будет на-цио-нальная. Так что они тоже эту пургу про демократию для виду пускают. Им одно надо, чтобы Россия была послабее. Поэтому они грызню какую-нибудь поддержат, или молодежь отмороженную, а не народ чтоб решал. А у самих все то же – только о себе, любимых, думают.
Сейчас все-таки есть у нас в политике хоть какой-то национальный вектор, все ж полегчало людям.
Пассажир: Так ты ж в аэропорт людей возишь – разойдемся с Западом, кого ты будешь возить?
Таксист? Я, во-первых, вообще инженер по профессии. А во-вторых, я же не против, если кто съездит ненадолго…
Пассажир: Ну, спасибо.
Таксист: Да не за что. Кстати, подъезжаем. С тебя 500 возьму, потому как человек ты русский, рассудительный.
Поездка 2. Ст.м. Московская – Чкаловская.
Пассажир ловит такси. Останавливается подержанная Тойота. Внутри интеллигентный водитель в пиджаке.
Пассажир: Здравствуйте, до Чкаловской не подвезете?
Таксист: Да, садитесь пожалуйста.
Пассажир: Спасибо. Вам, наверное, по дороге?
Таксист: Да нет, просто сейчас цены все выросли, приходится после лекций шустрить, чтобы баньку на даче построить. Прибавочное рабочее время, как нас в советское время учили.
Пассажир: Да. А теперь – время реакции!
Таксист: Так у нас не время, а место реакции. У нас народ такой: что с ним не делай, будет слушаться сильной руки. Нет у него моральных интересов, ценностей, что ли. И никогда не было. Ну вот, посмотрите, что я говорю (резко выруливает). Ну как же так можно подрезать!!! Вот Вы небось из Европы прилетели – ну там вообще так немыслимо поступать. Не-мыс-ли-мо!
Пассажир: Ну а мы с Вами как, тоже такие рабы прирожденные?
Таксист: Ну нет, в России есть все-таки традиция небольшой европеизированный класс иметь, это еще с Петра Первого. Но мы никак не можем контролировать толпу эту – не хочет она общечеловеческих ценностей, и все тут.
Пассажир: Минуточку! Если эти европейцы презирают наших обывателей, то те еще больше становятся рабами! А сами западные журналисты и политики часто переносят это отношение и на нас с Вами! Поэтому многим и обидно: стараешься доказать, что ты не верблюд, любишь их горячо, этих европейцев, а они все изучают, нет ли в тебе чего антилиберального?
Сегодня у нас по телевизору показывают один сплошной комплекс неполноценности! «Никому не позволим Россию обижать!» «Россия энергетическая сверхдержава, а кто это еще не понял, того кастрируем на месте!» Это действительно речь озлобленных рабов, исподволь выдающих свое ничтожество. Но рабов, которые полностью разочаровались в собственном «господине», то есть Западе.
Таксист: Так это всегда так бывает! Массам не нужны либеральные ценности! Они выросли в насилии. Это не мы их презираем, это у них в семье, во дворе не уважают человеческую личность! Культуры нет, просвещения!
Пассажир: Но разве можно получить культуру из-под палки! Надо чтобы люди сами нашли общий интерес со всеми другими людьми!
Таксист: Да, вот я разве что надеюсь, что капитализм, рынок когда-нибудь сформируют у них эти общечеловеческие ценности! Чего делить с Западом, если надо торговать с ним! Что делить с таджиками – пусть себе работают, у нас и так нет рабочих рук!
Пассажир: В том-то и дело, что сейчас капиталисты и рыночники научились обходиться без общечеловеческих ценностей. Точнее, для них те, кто не разделяет этих ценностей – это уже как бы не люди, а носители зла. Порочный круг получается!
Таксист: Пожалуй, Вы правы. Время, понимаешь, реакции. Ну да что делать, раз время такое! Надо значит, давить безжалостно эту аморальную сволочь, вот как этот, на мерседесе – разве можно на такой скорости рулить! Буш там правильно делает, что давит их. А у нас вот пошли на поводу у этих масс… Ну, у нас всегда все вкривь и вкось!
С волками жить – по волчьи выть! Ну, вот мы и приехали. С вас 300 рублей – рынок есть рынок!
(Пассажир приходит домой. Там его встречает жена. Назовем ее «Пассажирка»).
Диалог 3. Утопия и субъективность.
Пассажирка: Ну, как съездил, ненаглядный?
Пассажир: Да вот, всюду время реакции.
Пассажирка: Ты что, белены объелся? Какой реакции? Ты посмотри, какую я посудомоечную машину купила? Это же прямо новый друг семьи с иностранным именем Вирлпул!
Пассажир: Да нет, я имею в виду, что люди не хотят больше свободы!
Пассажирка: Так эта машина, она и дает свободу, свободу времени! А ты хочешь не свободы, а наоборот, чтобы все это время заполняли комсомольскими собраниями!
Пассажир: Да нет, я хочу, чтобы время было интересным…
Пассажирка: Нет, наше время – это не время реакции. «Время реакции», игра на понижение – это лозунг самих реакционеров – злобных националистов и вялых либералов.
Наше время – время осуществляющейся Утопии. Время волшебных машин. Время, когда древняя магия и религия реализуют древнюю мечту человека о господстве над природой. (Вот, на выставке «Верю» интересная работа: яблочко ездит по гадательной ромашке, а у него в середке телепередача идет, прошлых лет).
А над людьми человек больше не хочет властвовать. Пусть этим занимаются скучные бюрократы.
Впрочем, неудивительно, что рождается в ответ на эту утопию «реакция». В утопии ты как бы всегда «в гостях у сказки» (была такая передача в нашем детстве). А человек, он боится долго гостить – его тянет домой. Ну и потом опять же: страшно, когда твои желания удовлетворяются – где ты найдешь новые!
Отсюда некий симбиоз сегодняшней утопии: мечты сбываются, но под видом благосутройства собственного дома! В рамках экономики, «домостроя»: то есть движения, которое всегда возвращается домой.
Но даже такая утопия пугает: отсюда ностальгия по советскому прошлому, прошлому неудовлетворенных желаний. Отсюда поиски идентичности всех сортов – чтобы каждый знал то свое место, в которое он тащит волшебные машины гостевания: мобильные телефоны, телевизоры и т.д.
Пассажир: Ты тут, мать, без меня, по-моему переспала с дерридеанцем.
Пассажирка: А хоть бы и так? Верните женщинам ночь! Take back the night! Не твое дело, с кем я сплю, важно, с кем я живу.
Ты не мой водитель, а я не твоя пассажирка.
Пассажир: Ну-ну. Но по существу дела – ты фактически говоришь о субъективности. Но ведь я о том и толкую – как восстановить человеку субъективность? Как раз реакция направлена против демократического субъекта, по-моему…
Пассажирка: Да нет, субъект это и есть реакция. Реакция на утопию. Но конечно, настоящий субъект не останавливается на домашних формах идентичности: нации, моральном самосознании. Он спускается дальше – в ночь, в разорванность, в боль о невозвратимом прошлом. Он производит, своим «реакционным» уходом, по-настоящему революционный переворот.
Пассажир: Но революция ведь утопична?
Пассажирка: Революция как раз, как указывает само слово – ре-активна, субъективна. Но в ней есть с самого начала и утопия: захватывающе близкая, такая, что хочется сделать шаг назад, одуматься, вспомнить себя…
Ход революции – это как раз диалектика субъективности и утопии.
Когда Беньямин пишет про мессианский момент, в который вспоминаются все нереализованные возможности, то это звучит не так оптимистично, как кажется: в этот страшный момент человек может ведь и отказаться от своей сбывающейся мечты ради кисло-сладких воспоминаний о несбывшемся…
Пассажир: Так что, ты оправдываешь националистов?
Пассажирка: Да нет, я просто не хотела бы отдать им на откуп реакцию.
Они сами ее не понимают, думают, речь идет о чем-то позитивном, внешнем, чуть ли не природном. А ведь субъект уходит глубоко вовнутрь, дальше, чем уют и семья, или в саму жуть уюта и странность семейности!
Точно так же я не хотела бы отдавать либералам на откуп утопию. Утопия – это больше, чем уютный просмотр фильма про инопланетян или смс в Гонконг. Утопия может быть не только дома, а и в гостях…
Пассажир: Теперь понятно. Революция будет означать – отгородиться от прозрачного магического мира и позвать всех в гости – да так, чтобы самому стать, как Заратустра, гостем гостей.
Пассажирка: Или сломать перегородки, объединиться, и построить институты настоящей субъективации: учить людей, как править собой, как лечить себя и учить себя…
Пассажир: Согласен в принципе. Ну что ж, в честь моего возвращения выпьем этого сугубо национального дагестанского коньяка за революционное объединение всех пассажиров, а также водителей Земли!
Пассажирка: Заодно и Вирлпула обмоем…
