ЭксАргентина почерпнула свои исходные темы из экономического кризиса и восстаний в Аргентине, в декабре 2001 года. Проект продолжался четыре года и предоставил нам гораздо более долгий отрезок времени, чем обычная спешка, с которой должны организовываться выставки и культурные мероприятия. У нас было то длительное время, которое необходимо для рождения действительно критических и сложных произведений искусства.

Проект состоял из нескольких этапов. С ноября 2002 г. мы находились в Буэнос-Айресе, где встречались с несколькими группами и индивидуальными художниками и где начали тот процесс сотрудничества и обсуждения, который продолжался четыре года. Осенью 2003 года мы вернулись в Берлин и организовали конференцию «Планы расставания с обзором». Конференция была направлена на обсуждение теоретических и методологических вопросов, которые были выработаны нами совместно с европейскими коллегами. За ней последовала выставка «План бегства от работы в действие», которая была показана в Музее Людвига в Кельне, в марте 2004 г. Часть этой выставки была также показана в сентябре 2004 г. на выставке «Как мы хотим, чтобы нами управляли», в Centro Civico, в районе Барселоны Las Minas.

Этой весной, заключительное мероприятие ЭксАргентины состоялось в Palais de Glace, городском выставочном зале Буэнос Айреса и было организовано аргентинскими художниками, включая многих новых для нас художников и новые группы. Это последнее мероприятие вкллючало в себя выставку и шестинедельный семинар, в котором вопросы, существенные для проекта, обсуждались в свете текущей политической ситуации.

Мы впервые поехали в Буэнос Айрес с намерением начать нечто вроде генеалогической практики, которая объясняла бы политический и экономический кризис, разразившийся в Аргентине в 2001-2002 г. Мы основывались при этом на понятии генеалогии, разработанном Фуко в его лекциях в Коллеж де Франс, в 1976 г. Вначале мы разработали конкретные вопросы: какие еще случаи можно сравнить с аргентинским кризисом: например, Мексика 1994 г., Россия 1998 г., Азия 1997 г. Кто является главным действующим лицом этого кризиса? Почему никогда не показывают небоскребы инвестиционных компаний и торговые центры, а только горящие шины уличных баррикад? Каковы связи между политическим аппаратом и теми, кто делает деньги? Какие образы идентичности рождаются из этого кризиса? Эти вопросы исчезли в первые же недели. Они приземлились там, где в книжных магазинах Буэнос-Айреса находятся две полки: на одной множество книг, анализирующих аргентинский кризис и коррупцию, а на другой поп-психология, книги по самопомощи. Нам обе эти полки показались симптомом буржуазной дилеммы: налицо перманентный анализ и критика политического настоящего, которые социально ни во что не выливаются и не оставляют другого выхода, нежели ловушка само-оптимизации.

Встречи с художниками и группами поначалу показались нам уходом от анализа, потому что мы включились в процесс социальной солидарности и политической самоорганизации, с которым раньше не встречались. Трудно описать этот процесс без того, чтобы впасть в эстетику кича: уличные бои, собрания на самозахваченных заводах, гнев от повседневных репрессий со стороны полиции. Мы верили не столько фото- и видео- образам, сделанным в этих боях, сколько присутствию и опыту конкретной ситуации, которая не может стать воспроизводимой моделью.

Мы наблюдали, как вели себя в этой ситуации «интеллектуалы». Мы заметили, что функция интеллектуала видится в том, чтобы всегда быть способным к суждению и оставаться уравновешенным – как если бы он сидел в театральной ложе. Стало ясно, что «способность суждения» определяет социальный статус, и его обладатели стремятся сохранить его. Такая политическая критика не может ускользнуть из ловушки отстаивания своих собственных интересов. Стало ясно, что эта процедура суждения работала в имманентных категориях управления или социальной биржи.

В Буэнос-Айресе мы прочли книгу Джона Холлоуэя «Как изменить мир, не захватывая власть». Холлоуэй предлагает такое отрицание, которое трактует «нет», адресованное капиталистической гармонии как начло социального действия. Ему удается удержаться от всяческих суждений о бесполезности отрицания, потому что ему, похоже, неинтересна историческая перспектива вопроса. Отрицание означает также отказ создавать постреволюционный сценарий нового государства, нового общества или нового труда. Нам понравился в книге Холлоуэя топос бегства и оставления, который можно использовать иначе, чем топос «война/сражение» у Фуко. Незадолго до нашего возвращения в Германию, в Буэнос-Айресе состоялось мероприятие, призванное описать состояние нашего проекта на тот момент. Оно называлось «План бегства от работы в действие» и в нем мы перенесли это понятие отрицания на наш собственный опыт следующим образом.

Мы приехали в Буэнос-Айрес начать проект, как можно лучше учитывающий так называемый кризис в Аргентине. Тем не менее, мы встречались там не просто с информантами, а с людьми, вовлеченными в нечто, что мы назвали «бегством из работы в действие». С одной стороны, «бегство от работы» связано с бегством капиталов, уходом инвесторов из ставших убыточными проектов, закрытие заводов и таким образом конец той формы эксплуатации, которая осуществлялась на рабочих местах. В то же время, « бегство от работы» может означать любую форму самоорганизации тех, кто остался за бортом. То есть эта «неэксплуатируемость» – это форма высвобождения того, что можно назвать социальным действием. Это действие – противоположность работе, оно больше не отделено от окружения и от жизни, в которой оно совершается. Возможно, эта не-примененность действия есть условие самообразования, в смысле высвобождения. Это высвобождение особенно важно для институций искусства, потому что смысл «работы» обычно обсуждается там в весьма характерном виде: как взаимная изоляция различных контекстов и необходимость находить универсальные жесты, чтобы производить ценность. «Планы бегства от работы в действие» означают поэтому поиск аварийного выхода из этих институций, по крайней мере, из отсутствия в них политического выражения.

В заключение, мы приходим к понятию «активистского исследования», который мы переоткрыли вместе с группой «Colectivo Situaciones” и которое подразумевает для нас включенность в «объект исследования». На выставке в Кельне мы подвели художественные произведения под это понятие, среди прочих. У нас было в целом четыре понятия, под которые мы подводили произведения: отрицание, активисткое исследование, картография, и политическое повествование. В конце концов, тем не менее, это понятие можно было применить ко всему проекту, потому что с ним идентифицировались все участники.

Мы исходно соотносили активистское исследование как способ работы исключительно с активистским и коллективным способом работы. Задним числом, однако, это представляется слишком узким пониманием. У нас были долгие дискуссии о том, как показывать активизм в институциональном контексте. В этой дискуссии быстро возникла поляризация между «улицей» и «музеем», но ни то, ни другое место само под вопрос не ставилось. Вместо этого, эти места стали критериями. Активизм, вообще, не является неприкосновенным. Многие высказывания активистов показались нам чрезмерно обобщающими, грубыми и патерналистскими. Мы также обратили внимание на то, что многие последующие приглашения относились исключительно к произведениям активистов, как будто кураторы ассоциируют сейчас активизм с чем-то крайне модным: последняя новость, которую завтра заменит другая. В проекте выяснилось, что активистское исследование – это не столько дискуссия об основании, и конечно не та дискуссия, в которой можно забыть собственную индивидуальность и приобрести идентичность самого исследуемого движения. Для нас, активистское исследование эксплицитно вело к методологической дискуссии.

Но эта методологическая дискуссия, в конце концов, ориентирована на этику генеалогии: насколько внимательно нужно слушать, насколько точно надо думать, насколько энергично надо действовать и сопротивляться репрессивности недостаточного знания? Какие образы можно найти, как личный опыт может быть преломлен в них, и как описать в них свою собственную включенность. В какой мере достоверным и интересным может быть сообщение зрителям произведения и его доступность переделке?

 

Для газеты текст был адаптирован Давидом Риффом. Полностью текст можно прочитать на английском и немецком языке на сайте: https://www.eipcp.net/news.htm