1. Школа английского языка имени Карла Маркса (The Karl Marx School of the English Language,KMSEL) основана в январе 2006 года. Ее непосредственной задачей было совершенствование устной речи (произношения, ведения дискуссии) и навыков работы с текстом. Я выполняю роль “преподавателя” (носитель языка, историк искусств Кристин Ромберг подменяет меня по необходимости). “Студентами” стали философы Оксана Тимофеева, Алексей Пензин и Влад Софронов, куратор Константин Бохоров и художник Дмитрий Гутов. Школа собирается раз в неделю в мастерской Гутова в центре Москвы. Встречи длятся 3-4 часа, с одним перерывом попит-покурить, а завершаются обычно рюмкой-другой в близлежащем баре.

Учебная программа KMSEL составлена из текстов Карла Маркса в английском переводе, которые мы скачиваем с www.marxists.org и распечатываем. Используя общее знание языков, мы часто сопоставляем английские переводы с русскими и немецкими версиями текстов Маркса. Поэтому продвигаемся мы весьма медленно. К настоящему моменту, мы посвятили 12 занятий “Тезисам о Фейербахе” и около 4 занятий письму Маркса к Арнольду Руге. Затем мы приступили к главе “Частная собственность и коммунизм” из “Экономико-философских рукописей 1844”, и проработали над ней все лето.

Сперва мы читаем тексты вслух несколько раз, предложение за предложением, поправляя произношение, выделяя трудные слова и сопоставляя важные моменты с русским переводом и немецким первоисточником. Настоящие трудности начинаются на следующем этапе, когда мы пытаемся подытожить мысли Маркса нашими собственными словами (по-английски); практически всегда возникает множество интерпретаций и начинается горячая дискуссия. Обсуждения эти одновременно воодушевляют и сбивают с толку. Разнородная (если не анархическая) герменевтика расшатывает и фрагментирует нашу беседу. Становясь все более иллюзорной, личной и субъективной, дискуссия перепрыгивает к другим темам и текстам, до которых мы еще не дошли, рождается полемическая лихорадка, в горячке которой каждый из нас возвращается к своей привычной роли, пока мы не спасаемся обязательной выпивкой и поздними такси домой.

gutov_1844

2.

Желание более внимательно прочесть Маркса возникает у меня как следствие отношения к нашей локальной политической ситуации. Коллапс государственного социализма полностью дискредитировал диалектический материализм как эпистему. У большинства образованных людей на марксизм аллергия. Несмотря на это, за последние пять лет “нормализации” и “контролируемой демократии” Путина, небольшое левое политическое движение стало одной из территорий несогласия. В некоторых кругах даже модно говорить о Марксе. Это не означает возвращения марксизма как политической силы; на самом деле, печальной очевидностью представляется слишком малое число вовлеченных и непроясненность главных вопросов, что препятствует какой-либо консолидации, способной привести к фундаментальному политическому изменению. И вот, круги эти сосредотачиваются, по большей части, на “производствe знания” и “самоорганизации” в скромных по масштабу активизме и интеллектуальных дебатах. Предполагается, что одна из версий (анархо-)марксизма лучше объяснит пост-советскую реальность, чем гегемонные нео-либеральные парадигмы, основанные на политике контроля и экономике нужды.

Стоит ли говорить, что маргинальное левое движение развивается в определенных локальных структурах. Это продолжение диссидентских (анти-коммунистических) традиций поздесоветского периода, чья тайная кухонная политика вела к “самоуяснению” и “консолидации” против сгнившего советского порядка. Учитывая репрессивную природу “контролируемой демократии”, многие левые сегодня рассматривают эту старую структуру как потенциальность для гражданского несогласия. Но с чем не соглашаться? Опыт диссиденства позднего СССР показал, что неопределенного отрицания государства и его идеологического аппарата недостаточно. Только четко оформленное отрицание способно избежать безответственности кабинетного теоретизирования. Безразличное противопоставление создает лишь полузнание, главным выводом которого становится “слава богу, мы не у власти”. Для преодоления этой пассивности, решающее значение имеет политический и культурный активизм, не только в качестве средства поддержания хотя бы некоторой возможности коллективного действия, но также в качестве коллективной формы “учения через действие” (learning by doing), в котором различаются и конкретизируются превратности антикапиталистического инакомыслия. Однако, лишенный теоретической ясности, процесс этот легко становится “действием ради самого действия”, настоящей целью которого является “бытие-вместе” данного микросообщества. Этого “бытия-вместе” самого по себе, конечно же недостаточно, чтобы прорваться сквозь пелену.

Отсутствие массового движения (или множества) может оказаться полезным: возникает континуум для рефлексии, но одновременно порождаются бесконечные, энтропийные дебаты. Такие дебаты, казалось бы, служат “самоуяснению” и “консолидации”, но часто имеют обратный эффект. В худшем случае, они обращаются эзотерическими представлениями, отличающими меньшие (или большие) “предприятия”, борящиеся за внимание маленького, гетерогенного контркультурного поля. Что может дать полезный практический опыт агрессивного контркультурного (или художественного) маркетинга в условиях войны за ограниченные ресурсы, но не ведет к сколь бы то ни было более ясному пониманию предметов и целей освободительного, антикапиталистического движения. Мне интересно, однако, что эти дебаты не только проявляют фрагментированность и замешательство левого движения, но и то, что язык марксизма – и для теории, и для практики – вновь стал потенциальным средством универсализации борьбы во всех видах производства, не отрицая и не подчиняя сингулярность каждого случая борьбы. Но опять-таки, актуализация этой потенциальности фатально блокирована. Любопытно, а кто тут и правда читал Маркса? а что читали-тo? Пусть это звучит несколько высокомерно, но мне действительно часто кажется, что никто из нас не знает, о чем ведется речь. Если бы знали, положение наше было бы значительно лучше.

 

3.

Описывая KMSEL, я не только набросал собственные мотивации (политические, интеллектуальные) по отношению к данной инициативе – где занятия английским стали лишь предлогом – но также хотел привести пример монолога, который можно услышать на встречах KMSEL. Разумеется, каждый участник пришел сюда со своими собственными намерениями, и важно было не подчинять их разнообразие некой сакральной марксистской истине. Поэтому неизбежны антагонистичекие дискуссии, проясняющие условия взаимодействия. Но когда спор выходит из-под контроля (получасовые монологи!), он превращается в защиту идентификации с/против двух “колониальных языков” (английского и метаязыка марксизма). Эксперимент попадает в первый тупик. Одновременно воспроизводится и деконструируется бессмысленное противопоставление “критической критики” школьника и авторитарного голоса учителя. Оба отказываются учиться. Пробиться сквозь их утомительный клинч способно только “бытие-вместе”: взрывной смех, слезные извинения…

Поэтому имеет смысл сосредоточиться на различных намерениях внутри единого образовательного процесса, ограничить его сферу, сфокусироваться на конкретном материале, читать очень медленно – чтобы каждый непременно понял каждое слово, даже если мы не согласны друг с другом. Ограничение английского вокабулярия помогает нам добиться этого. Этот скачок от полемики к близости был не моей дидактической инициативой, а общим желанием группы. Он привел к интересным результатам. Здесь вновь развернулась диалектика двух способов интерпретации: разыскивать референты языка Маркса в их историческом контексте, или же пытаться найти связи с “классическим” массивом знания повседневной жизни, приобретаемого в структурах опыта профессиональных дисциплинарных практик (искусства, философии, критики, образования). Оба способа дополняют друг друга, до тех пор, пока мы воздерживаемся от монологов. Однако, как бы хорошо ни развивался даже этот режим занятий, он тоже заводит в тупик: сами тексты сперва служат мантрами, а потом – зеркалами. Их Er-innerung (ре-интериоризация, воспоминание) остается конфиденциальной, сумеречной практикой в пределах марксистского монастыря.

Но опять-таки, чистое созерцание невозможно, даже будь оно желательно, учитывая количество наших встреч и качество текстов. Сумеречные затеи всегда выходят на свет, пусть и в искаженном виде. Скажу более прозаично: полагаю, что как профессиональные художники, критики или философы, занятые в культурном производстве, каждый из нас найдет возможность применения нашего знания на практике; мы не просто слишком “мирские” люди, чтобы надолго остаться в марксистском монастыре, мы также понимаем, что производство выводит и “бытие-вместе”, и “самовоспитательное созерцание” на совершенно иной уровень в качестве коллективного (и возможно, антагонистичного) действия. Пока это коллективное действие – более всего возможное или в публицистическо-критическом, или в художественном направлении – остается потенциальностью. Что не только делает его привлекательным, но также дает мне повод для подозрений: не станет ли наша работа всего лишь еще одним видом товарного производства? Но все-таки, я надеюсь, что этот продолжающийся коллективный эксперимент в самообразовании поведет за пределы классического препятствия в виде реификации, или ее бесконечного отрицания, что продукт нашего труда станет много большим, нежели товаром. Возможно, надежды эти пусты. Они могут завести в очередной тупик. Но чтобы разобраться, нам остается только идти вперед…

август 2006