Шесть главных вопросов в теории коммуникации таковы: Кто говорит? Кому говорит? О чем говорит? Посредством чего? В какой ситуации? С каким эффектом? Эти вопросы используются для анализа различных форм коммуникации. Согласно классической модели, информация кодируется и затем передается от отправителя – по каналу связи – получателю, где сообщение декодируется. Чтобы передача информации прошла успешно, шум и помехи должны быть исключены. Преподаватель риторики, используя эту модель, строит свою речь в соответствии с сообщением, которое он хочет передать, – чтобы быть как можно более эффективным. Важно привлечь внимание аудитории и быть правильно понятым (Я ясно изъясняюсь?).
Можно ли эту медийную логику приложить к любой другой форме человеческой коммуникации, к искусству например, или к общению между друзьями?
Преподаватель риторики, с которым я говорила, ответил «да». Я же говорю «нет». Мы часто говорим, не имея в виду передать какое-то особое сообщение, ведь в процессе разговора имеет место опыт, который непросто уловить. Он не столько выговаривает себя, сколько раскрывается как движение между, как дрейф. В отличие от упомянутого выше преподавателя, с его четко поставленной целью быть ясно понятым, я считаю, что коммуникация начинается тогда, когда мы не понимаем.
Эффективная передача информации утилизирует все, что считается доказанным в установленных обобщениями рамках. Понимать значит быть соблазненным конвенциями или полагаться на них. (Как в случае, когда нас провоцируют; у провокатора и преподавателя риторики много общего.) Мы превращаем самих себя в пленников норм, дабы получить доступ к сфере «здравого смысла».
Я собираю истории. Истории нужны нам больше, чем факты. Это утверждение может показаться банальным, но я не верю, что мы такие уж искатели истины, какими заставляем себя выглядеть. Мы – искатели контекста.
Ханна Арендт говорила о «рассказывании историй» как о жизненно необходимой практике в гуманитарных науках, при том что сферой ее собственных интересов была политическая философия. Коль скоро невозможно достичь объективной точки зрения, поместив себя вне мира человеческих взаимоотношений, нам необходимо практиковать способность «наведываться в гости», как выражается Арендт. Это способность занимать разные позиции и точки зрения внутри мира, а не искать универсальной площадки обзора. Все абстрактные теории восходят к специфическому субъективному опыту, который нелегко оторвать от теоретических конструкций. В теоретизировании дело идет о вовлечении, а не об отстранении. Для Арендт, которую интересовал вопрос, как возможны демократия и политика, важно было активизировать вовлеченность, основанную на критическом понимании. («Я полностью понимаю» в таком контексте отнюдь не является конструктивной отправной точкой.)
Как и в случае Бертольта Брехта. Писатель и режиссер, он выступал за такой театр, который борется с любыми формами суггестивного реализма и эскапизма. Театр – это не убежище, это рабочее место, где публика должна активно вовлекаться в производство смысла, столкнувшись лицом к лицу с его механизмами. Брехт не дает никакой эмоциональной разрядки, никакого катарсиса, после которого можно отправиться домой с легким сердцем и спокойно проспать ночь напролет. Установка, к которой подводит Брехт, фокусирует внимание на помехах и неудобствах или на контр-историях. Не существует никакой безопасной и пассивной позиции, которую могла бы занять аудитория. Не остается места и для прорыва, чувства, которого часто ждут от искусств и которое они призваны были вызывать в нацистской Германии. В театре, куда люди обычно приходят, чтобы их поглотил вымысел и иллюзия реальности, Брехт указал на необходимость объективности.
Его концепцию «Verfremdung» часто упрощенно описывают как театральные приемы (такие как «пьеса в пьесе», перемена декораций на глазах у зрителя, прямое обращение актеров в зал и так далее), использовавшиеся для создания эффекта отчуждения. И все ради дидактической цели сделать публику критически невозмутимой, как если бы этот критический потенциал мог возникнуть просто-напросто в результате того, что публике напомнили о ее положении зрителя на спектакле. В обществе, где медиа- и развлекательный бизнес становится все более и более сознательным, похожая техника «шокового» воздействия на публику используется повсеместно с целью привлечь внимание. Это конвенциональный, риторический инструмент, неважно, используете ли вы его для эффективной продажи, распространения или воспитания.
Я предпочитаю игнорировать дидактические аспекты брехтовского «эпического театра» в пользу более подрывных. Следует предлагать не отождествление, а трение. Не воспитание («вот как становится добрыми гражданами»), не еще большую сознательность («вот каким образом обстоят дела»), не чувство вины и порицание («и все из-за тебя»), не откровение и спасение («ибо мы униженные, греховные существа»), не уютное единение душ в объятиях благого и возвышенного искусства («да возрадуемся!»). Напротив, вам предлагается принять участие в игре с ожиданиями, предубеждениями, конвенциями и волей к пониманию. Вы рискуете. Постоянные изменения перспективы служат цели усложнить и конкретизировать, вовлечь и отдалить. Всегда имеются большие и малые контексты, которые необходимо принять во внимание (Уловили суть?).
После сна и работы большая часть нашего времени уходит на различного рода масс-медиа, такие как реклама, развлечения, новости, пропаганда и тому подобное. Что мы воспринимаем и кто диктует правила? Какие коммуникативные стратегии имеются под рукой, если вы не хотите вовлекаться в масс-медиальную логику внимания, устранения шума и продвижения мнений? Если вы ищете позицию, при которой не были бы ни полностью интегрированным социальным существом, ни отчужденным аутсайдером? Вот где я нахожу идею «рассказывания историй» Арендт и брехтовское разоблачение установленных конвенций интересными. Они указывают в направлении пограничной области где обитают готовые поглупеть, и где необходимо задавать вопросы, потому что ничто просто так нельзя считать доказанным. Просто ничего не бывает. История разворачивается там, где вы вовлекаете в чтение свой субъективный опыт. То, что обычно скрывается как часть конструкции, вытаскивается на сцену и задействуется как часть механизма рассказывания.
Мы горазды «понимать», горазды принимать иллюзии реальности, которые нам предлагают. Как выразился Хейзинга, мы существа играющие, homo ludens. «Verfremdung» служит не столько тому, чтобы отчуждать, сколько тому, чтобы делать странным, чтобы использовать нашу способность отвечать на помехи и предложения: приноровись к тому, вообрази это (уловили мой ход?). И когда вы готовы принять еще одно изображение или модальность обращения, тут-то все и начинается. Ситуация неопределенная, она ждет вас. Ваш ответ имеет значение. С этой точки зрения коммуникация – это потенциальное место, поле действия, а не просто передача информации и механизм влияния.
Яна Хольмстедт (р. 1972) живет в Стокгольме. Художница, театральный сценограф, совместно с Катей Аглерт инициатор группы «Скат» (www.squid-net.com)
