Занни Бэгг // Что делать множествам?

В предисловии к книге “Множество: война и демократия в эпоху Империи” Майкл Хардт и Антонио Негри предостерегают читателя: “… это философский труд … не следует ожидать от него ответа на вопрос “Что делать?”. Однако, несмотря на предостережение, этот наболевший и настойчивый вопрос нависает над всей аргументацией книги. Если основное утверждение Хардта и Негри верно, и множества представляют собой реальную альтернативу Империи, то – настолько же быстро, насколько читатель книг по философии сможет напомнить им 11-й тезис о Фейербахе – это побуждает задать знакомый вопрос: помогает ли концепт множества прояснить путь к этой альтернативе? Или, говоря более прямо, сталкиваясь с войной, жестокостью и несправедливостью Империи – что делать?  Конечно, нежелание Хардта и Негри давать прямой ответ на этот вопрос понятно. Как они указывают в своей предыдущей книге “Империя”, должны были произойти события Парижской Коммуны, чтобы Маркс смог развить свое понимание революции. Разумеется, нам нужно революционное восстание XXI века, чтобы мы могли описать способ организации множеств для учреждения нового общества.

Появление глобального движения за справедливость, которое мы в Австралии ощутили во время протестов против решений всемирного экономического форума 2000 года, было сильным импульсом для активистов всего мира, особенно в развитых странах, где способности придать концептуальную форму массовому антикапиталистическому движению недоставало больше всего. Мы чувствовали себя частью атакующего множества. Мы остановили встречу ВТО в Сиэтле и затем снова сделали это в Канкуне, мы на день остановили работу ВЭФ, мы привели в растерянность руководство МВФ, мы вынудили эти международные финансовые институты объяснять свои действия. Несмотря на молодость и неопытность движения, оно, вопреки нашим ожиданиями, оказалось сильным и действенным.

Но наша радость от осознания собственных сил быстро угасла. Ответные удары государства были жестоки. Мы не смогли остановить войну в Ираке, а спектакль дипломатических ухищрений на высшем уровне стал одной из самых удручающих и заурядных вещей за последнее время. Казалось, что энергия множеств била ключом, чтобы быстро иссякнуть, оставив горько-сладкую смесь эйфории и разочарования.

Так какой же путь открывает нам концепт “множеств”? Возврат Хардта и Негри к спинозовскому множеству основывался на ряде изменений, которые, как они считают, сместили традиционное понимание класса. Сосредоточенные в термине “постфордизм”, эти изменения группируются вокруг представлений о гегемонии нематериального труда, подчинении всего общества законам капитала, его проникновении в само производство и воспроизводство жизни (биополитика). Поскольку поле эксплуатации жизни под властью капитала неизмеримо расширилось, Хардт и Негри отказались признавать полем эксплуатации лишь четко очерченное место, где происходит процесс традиционного производства. Рост мобильности работников при переходе с работу на работу, частичная занятость и временная работа, размывание производительных процессов при переходе в экономику неформальных отношений, рост интеллектуального труда не означает, по их мнению, исчезновения рабочего класса. Как объясняет Негри, “единственный возможный ответ на это, с точки зрения рабочего класса, – настаивать на более широком определении классового единства, на модификации и расширении концепта производительного труда рабочих”.

В такой интерпретации Спинозы вдохновляет то, что Негри дает нам образ эффективного “другого” по отношению к наличной власти, “коренным образом иную, жизнеспособную и неотменимую альтернативу существующей организации общества”. Этот “другой” кроется в самом переводе слова “власть”. Слово власть обозначается в наших языках лишь одним словом, в то время как в латинском, которым пользовался Спиноза, разделяются два аспекта – potestas (централизованное, опосредованное, урежденное “сверху” принуждение) и potentia (низовая, непосредственная, реальная учреждающая сила, потенция). Антагонизм между этими двумя аспектами власти разворачивается у Негри как антагонизм учрежденной власти (potestas) капиталистических производственных отношений и учреждающей силы множеств (potentia). Возвращаясь к термину “множеств”, Негри вводит некую учреждающую общность, которая не может быть сведена к “народу”. От ее имени не может говорить никакая вышестоящая власть, ею нельзя манипулировать и управлять извне, как толпой. Множества – это множественность сингулярностей, которая содержит потенцию нового общества.

Столкнувшись с головокружительным количеством дебатов, которые вращаются вокруг этих основных тезисов, чувствуешь искушение найти убежище в комфорте “старой школы” марксизма и традиционного понимания рабочего класса. Таким же искушающим, должна сказать, я считала категоричное отрицание постмодернизма в более ранних дебатах. Но, как показало время, в этом прошлом споре, когда субъективистское течение в постмодернизме под лозунгом “нет никакой внешней реальности” потускнело, также исчезла и универсализирующая позиция рабочего класса как субъекта [истории]. Фредерик Джеймисон продемонстрировал, что это была “культурная логика постмодернизма”, ставшая итогом социальных и экономических изменений, принесенных поздним, или, как сказали бы мы сегодня, глобализованным капитализмом.

Культурная логика множеств находит свои корни в той же почве. В мире развитых стран новый опыт труда отделился от старого, который было легко организовать вокруг некоторого фиксированного места производства (прошли те дни, когда фабрики корпорации “Фиат” собрали под одной крышей наиболее активных и сознательных рабочих). Теперь наш поиск революционных сил нужно расширить, чтобы охватить эту реальность. Как концепт множество возникает как из теоретизирования Хардта и Негри, так и из динамики самой жизни.

Конечно, этот термин порождает свои угрозы. Он препятствует энтузиазму тех людей, которые хотят раскрыть глаза остальных на огромное количество рабочих, изнуряющих себя на фабричных конвейерах, перенесенных глобализацией из сердца индустриального мира в новые зоны экспортного производства как части глобальной системы потогонного труда. Опасно само противопоставление на первый взгляд прозаичной борьбы и повседневного опыта индустриальных рабочих более “поэтическому” и деклассированному множеству. Этот термин достаточно поэтичен, чтобы обеспечить комфортное алиби для этих и других подобных заблуждений. Однако он вошел в наш лексикон, потому что он отвечает концептуальной потребности описать изменения в мире труда, особенно в развитых странах.

В Grundrisse[1] Маркс напоминает нам, что производство “не только создает объект для субъекта, но также и субъект для объекта”. Ответ на вопрос, которым я начала это обсуждение, в конечном счете, лежит в революционном потенциале субъективности множеств – в его способности перейти от бытия “в себе” к бытию “для себя”. В то время как трудовой опыт может становиться все более фрагментированным и сложным, каждый из нас, является ли он нематериальным работником или нет, отчужден как от объекта, так и от субъекта нашего труда. Для противодействия этому овеществлению необходимо борьба как с внешними условиями капиталистического производства, так и с внутренним аспектами нашей субъективности, которые были сформированы этим производством. Она разворачивается между теми аспектами нашей субъективности, которые мы продаем как товар, и нами самими (какими мы могли бы быть). Наша potentia содержится в нашей способности разрешить это разделение.

 

Занни Бэгг (род. 1972) художница, теоретик и активистка всемирного движения за справедливость, живет в Сиднее, Австралия