«Бедный Грамши, коммунист и прежде всего боец, замученный и убитый фашизмом и боссами, его финансировавшими, – ему была дарована честь считаться основоположником странной концепции «гегемонии», не оставляющей никакого места для марксистской политики…мы должны защищаться от столь щедрых даров!» (Негри и Хардт против расхожих интерпретаций теории Грамши, «Империя», М., 2004, с. 407)

Вводные замечания

Грамши (1891-1937) принадлежит к числу крупнейших политических теоретиков марксизма. В течении ряда десятилетий его теоретическое наследие является важной ставкой в дебатах о стратегии левых в разных частях мира. Имя Грамши стало своего рода «скользящим означающим», способным наделять «революционной» легитимностью даже такие интерпретации идей итальянского коммуниста, которые сам он, скорее всего, назвал бы ревизионистскими. Очевидно, здесь не обойтись без процедуры историзации: другими словами, следует обратить внимание на исторический контекст его теоретической практики для адекватного ее понимания и использования.Как мыслитель и политик, Грамши сформировался в рамках социалистического рабочего движения, главным образом, революционного его крыла, отождествлявшего себя с большевизмом и Коминтерном. С 1924 г. до ареста в 1926 г. он фактически руководил Коммунистической партией Италии (КПИ), проводя политику ее «большевизации» в условиях нарастающей фашизации итальянского государства. Его теорию можно представить как перевод политической практики российского большевизма в «западный» (или точнее, итальянский) социально-политический и культурный контекст. Вопреки доминирующей тенденции в интерпретации Грамши, отношение между его теорией и идеями и политикой Ленина – это отношение артикуляции, а не разрыва.

Центральной проблематикой «Тюремных тетрадей», написанных в момент приостановки революционного наступления труда на капитал, является формирование «коллективной воли», которое требует выработки универсальной стратегии, направленной на «слом» структур доминирования (прежде всего, аппаратов государственной власти) и конструирование новых форм коллективной жизни. Именно эта идея – идея продуманной универсальной стратегии, ведущей к успешной революции – была вытеснена на края радикального мышления критикой «власти» и связанными с ней «экспрессивными» практиками современных левых. Обращение к Грамши – это способ исследовать ее заново.

 

Марксизм Грамши

В «Тюремных тетрадях» Грамши изобретает подвижные и открытые понятия (часто используя в качестве «сырья» понятия гегемониального мышления, напр., «гражданское общество»), функция которых состоит не только в том, чтобы высвечивать устойчивые отношения силы, которыми всегда-уже размечена территория политической борьбы (класс, народ, нация…), но и в том, чтобы находить возможности для их изменения. Познавательный потенциал этих понятий не исчерпан до сих пор. В ходе непрерывной полемике против экономического редукционизма догматиков от марксизма, а также против современной ему буржуазной политической науки, Грамши развивает многомерный политический анализ, чувствительный к сложным переплетениям властных (классовых, региональных и др.) отношений в современном капиталистическом государстве, включая те отношения, которые складываются в культурном и идеологическом поле. Такой анализ становится возможным в результате разрыва с доминировавшим во 2-м и 3-м Интернационалах «ортодоксальным» пониманием теории, ее назначения и принципов функционирования.

«Ортодоксальный» марксизм, который поначалу находит точки соприкосновения с подрывными элементами, присутствующими в культуре подчиненных классов, служит инструментом, используемым слабыми для самоутверждения и интеллектуального и морального роста, впоследствие становится профессиональной идеологией представителей рабочего класса и религией не менее авторитарных левацких сект. Грамши был одним из первых, кто указал на историческую тупиковость этой догматической ветви марксистской традиции, подчеркнув радикальную историчность марксизма (Грамши А. «Историчность философии практики», Тюремные тетради. Ч.1. М., 1991, с.121-124). Разрыв с доминирующими версиями марксизма Грамши мыслит как освобождение аутентичного марксизма, «философии практики», от подчиненности гегемониальным интеллектуальным системам типа позитивизма или философии итальянского либерала Кроче. В идеях Маркса, а также в понятиях, образах, метафорах, дискурсивных жанрах, практиках («философия Ленина содержится в его практике»), верованиях, выработанных революционными движениями, содержатся все необходимые составляющие для создания самостоятельной и цельной концепции мира, проводящей разделение двух антагонистических лагерей – труда и капитала. Эта концепция может и должна стать гегемониальной, т.е. убедить широкие массы, оказать трансформирующее воздействие на их повседневность, задать верные ориентиры для коллективного действия. Наделенный потенциалом гегемонии, марксизм притягивает интеллектуалов, подрывая тем самым «традиционные» формы культурного производства (например, дисциплинарные перегородки между отраслями научного знания, искусством и наукой, и т.д.).

Однако, Грамши скорее практикует марксизм, чем применяет. Марксистская традиция (с «учителями» и «наследием») продолжается, поскольку продолжает существовать антагонизм труда и капитала. В то же время эта традиция переизобретается в каждый исторический момент. Грамши понимает марксизм как рефлексивный, открытый в будущее проект, неразрывно связанный с живым опытом массовых движений. Этот проект лишен онтологических гарантий, каковыми для «ортодоксов» являлись «естественно-исторические законы», познанные «научным социализмом». Отсюда – ряд важных последствий как для политической практики, так и для теоретической. Изменяется сам способ производства знания (или шире: производства репрезентаций, в т.ч. художественных), становясь партийным и радикально-демократическим – действенная теория, анализы, программы вырабатываются в (со)действии и диалоге с конкретными участниками массового движения, исходя из потребностей этого движения. Сжатое политическое изложение марксизма, по мысли Грамши, должно походить на «Государя» Макиавелли, т.е. содержать исследование условий для возникновения «коллективной воли», но в то же время способствовать – формой и содержанием – ее пробуждению. Современный «Государь» должен дать приблизительные ориентиры для конструирования нового общества, взаимосвязанного с деятельностью по «слому» структур классового доминирования. Такие политические понятияГрамши, как «государство», «гегемония», «партия», «интеллектуалы», являются своего рода практическими утопиями, набросками новых социальных форм. Смещая традиционную оппозицию «утопии» и «научного социализма», Грамши высвобождает активистскую, политическую составляющую марксизма.

 

Ключевые политические понятия Грамши

Следуя ленинскому тезису о примате политики в моменты кризиса старых социальных формаций и возникновения новых, Грамши приступает к разработке политики как «самостоятельной, самодовлеющей науки», свободной от экономического редукционизма. Характерным образом он выстраивает «онтологию» политического. «Политика-история», – говорится в «Тюремных тетрадях», – невозможна без страсти, которая возникает на почве социальных антагонизмов (в частности, эмоций, связанных с драмой идентификации интеллектуала-революционера с его амбивалентным отношением к «народу»). Однако, Грамши, много споривший с анархистами и синдикалистами в 1910-1920-х гг., находит достаточно здравого смысла, чтобы не сводить политику к страсти. Нельзя сводить или заменять политику неким «чистым» аффектом негативности («in the beginning is the scream»), который в идеологии анархизма – как в новых, таких и старых ее версиях – гарантирует «подлинность» сопротивления, постоянно рискующего быть искаженным ресентиментом, партией, институцией вообще. Смысл сознательного вмешательства – политики – в том, чтобы подготовить и предвосхитить момент рождения сообщества, основанного на общем опыте подчиненного положения (на заводе, в деревне, армии, в городском пространстве, системе образования…) и его совместном преодолении. У Грамши этот момент, описывается понятием «катарсис», под которым подразумевается просветление первичных – вовсе не таких «чистых» – страстей, питающих массовый протест, и их переход на уровень заботы об общем деле. Политика, начинающаяся с трудной и кропотливой работы (институциональной, теоретической, художественной…) на микроуровне, предполагает внутреннюю сосредоточенность, субординацию целей и средств, стратегическое мышление, тактическую ловкость и готовность к смене темпа.

Последнее обусловлено тем, что в процессе социалистической революции происходит малопредсказуемое чередование фаз маневренной войны – прямой конфронтации с государственным аппаратом принуждения, «политическим обществом», попыток его захвата – и войны позиционной: работы в гражданском обществе, т.е. сфере, относительно свободной от прямого государственного насилия или контроля со стороны капитала. Такое видение революции связано с опытом Грамши как политического активиста в 1910-1920-х гг., когда он понял, что современное капиталистическое государство устроено гораздо сложнее, чем до этого предполагалось в марксизме. Государство выполняет не только функцию подавления, но и функцию воспитания послушного населения в рамках национальных или иных границ. Эта функция реализуется через гражданское общество (партии, СМИ, профсоюзы, образование, семья…), которое отчасти (ре)конституируется как ответ правящих классов на притязания классов подчиненных. Там где либералы видят необходимый противовес государству, Грамши видит буржуазную гегемонию – тонкие, невидимые механизмы доминирования, связанные с конструированием согласия подчиненных. Также он видит хрупкость гражданского общества в капиталистическом государстве, историческую подвижность его границ и его связи с аппаратом принуждения. Тем не менее, буржуазия, создав нации, граждан, публичные сферы, партийную политику, заложила предпосылки для свержения ее правления. По Грамши, тактика позиционной войны предполагает как захват ключевых позиций в буржуазном гражданском обществе, борьбу за радикальное расширение его пределов, так и создание и экспанию альтернативных пространств политической субъективаци, в ходе которой стираются границы между базисом и надстройкой, государством и гражданским обществом, публичным и приватным.

Исходя из опыта классовой борьбы в Италии, прежде всего, движения заводских советов на севере Италии в 1919-1920-х гг., Грамши пытается представить, как возможна принципиально новая гегемония, которую в то время он мог помыслить только как гегемонию промышленного рабочего класса. Городской промышленный пролетариат, наделенный сознанием своей исторической «миссии» и способный объединить вокруг себя другие подчиненные классы на основе общенациональной программы, был для Грамши не априорной схемой, а вполне осязаемой, «конкретно-исторической», реальностью.

Каковы отличительные черты новой гегемонии? Если буржуазия сколачивает свои (над)национальные сообщества «механически», то новая гегемония производит «органическое» единство. По Грамши, пролетарская гегемония реализуется через сеть асимметричных («властных») отношений – подвижных и многомерных, напоминающих обратимое отношение учителя и ученика, которое основано на эмоциональном сродстве и «активном консенсусе». Вместо бесплодной фиксации на проблеме «власти» Грамши предлагает подумать о том, как выстроить политическую практику, постоянно смещающую оппозиции «руководители/руководимые», «интеллигенция/народ», «теория/обыденное сознание». Например, продумать такое устройство партии, которое обеспечивало бы непрерывную «циркуляцию индивидов между руководителями и руководимыми»; или запустить в широкий оборот идеи, которые могли бы работать против авторитарного перерождения лидерства в маленьких группах активистов.

Таким образом, создание новой гегемонии требует мастерства, однако правилами и навыками этого мастерства могут овладеть все. Если буржуазная гегемония конституируется исключением, сокрытием «правил игры», заговорами, то новая гегемония открыта; ее дискурсы должны демонстрировать ее собственное устройство – так же, как в свое время Макиавелли «наивно» продемонстрировал правила политики, пригласив народные массы в эту закрытую для них область. Эффект новой гегемонии: революционная субъективность, настроенная на бесконечное умножение через слова и дела. В революционной теории, программах действия, биографиях партийных активистов («органических интеллектуалов») прочитывается история коллективного преодоления подчиненного, пассивного состояния не-субъектов, отсутствующих в политической жизни.

Осуществленная гегемония, катарсис, ведет к основанию нового, эгалитарного государства. Способ функционирования такого государства задан событием, давшим ему начало, – «взрывом-вовнутрь» репрезентативных машин: все говорят и делают за всех. Образцом «осуществленной гегемонии» для Грамши всегда оставалась Октябрьская революция, которую в 1917 г. он приветствовал, прежде всего, как переворот в сознании народных масс. В «Тюремных тетрадях» он развивает эту идею: государство, возникшее в результате захвата власти пролетариатом, должно стать катализатором процесса грандиозной «культурной реформы» форм жизни, способов мышления и мировосприятия народных масс, приводимой в движении инициативами снизу. (Новое государство Грамши, по-видимому, представлял как социалистическую альтернативу наступающему фордизму – как рациональный, эгалитарный и предельно мобильный социальный порядок, основанный на широкой циркуляции знания и соединении образования и научного исследования с производством).

Наконец, аппарат новой гегемонии – партия рабочего класса («прообраз нового государства», «сгусток коллективной воли», «современный государь»). В «Тюремных тетрадях» это понятие не замыкается на конкретной организационной форме: Грамши, например, пишет, что редакции или даже отдельные индивиды при определенных исторических условиях могут выполнять роль партии. (Можно сказать, что партия всегда «играет на опережение» – взывает к новому гегемону, которого не существует). Однако, отправным пунктом рассуждений здесь является партия ленинского типа. Идейно сплоченная, дисциплинированная, но в то же время массовая и открытая, постоянно расширяющаяся организация, присутствующая в повседневной жизни пролетариата и пронизывающая ключевые сферы гражданского общества, должна координировать или направлять спонтанные выступления масс, ставя перед ними «ключевой вопрос» о государственной власти. Такой модели авангардной партии соответствует новый способ производства знания, а также система демократического отбора и воспитания органических интеллектуалов рабочего класса. В партии, ведущей непрерывную войну против государства, подчиненные сообща учатся ставить вопросы в универсальных терминах и говорить о том, о чем не должны были бы говорить, – о «политике».