В этом номере мы возвращаемся к одному из лейтмотивов работы нашей платформы c момента создания «Что делать?» в 2003 году – праву на город, где многие из нас живут и работают. Тогда, в год трехсотлетия Петербурга, ряд участников-основателей «Что делать?» провели акцию «Новые основания Петербурга», демонстративно покинув исторический центр города и отправившись на окраину, чтобы там символически заложить новый город, ориентированный на обновление авангардных практик архитектуры, искусства и социальной (само)организации. В манифесте, написанном по этому случаю, они констатировали, что городские власти и руководство культуры предались удушающе консервативному ребрендингу петербургской истории, в котором на первый план выдвигались давно почившие неоклассицизм и модерн, в то время как другое направление его же истории – революционное и диссидентское – полностью игнорировалось: краткий расцвет первого авангарда и конструктивистской архитектуры 20-х – начала 30-х гг., художники и литераторы-нонконформисты позднесоветского периода, не говоря уже о трех русских революциях. Мысленно блуждая по искаженному городскому ландшафту, перебираясь через ямы под ногами и глядя на небесную линию протекающих крыш, авторы манифеста сокрушались и о том, что с момента возвращения Петербургу его первоначального имени в 1991 году, в «культурной столице» России не было построено ни одного здания, достойного называться «современной архитектурой».

Казалось бы, как сильно все изменилось за прошедшие семь лет. Начиная с 2003 года, местные власти встали на путь «поступательного развития», предполагающего полный неолиберальный набор архитектурных и инфраструктурных мегапроектов (таких, как проект газпромовского небоскреба, главной темы данного номера), мегасобытий (от саммита «Большой восьмерки» в 2006 году до ежегодного Петербургского экономического форума), ориентацию на элитный туризм, т.н. инвестиционно привлекательный климат и даже, в последние месяцы, реверансы в сторону «креативной экономики».

Сказать, что этот путь развития полностью ошибочен, значило бы закрыть глаза на огромные проблемы, унаследованные новой администрацией от социалистического прошлого, как то: большое количество жилых и нежилых зданий в запущенном состоянии (до- и послереволюционных), самое большое число коммунальных квартир на постсоветском пространстве (несколько сотен тысяч петербуржцев до сих пор стоят в очереди на получение бесплатных или дешевых отдельных квартир), почти полный развал некогда мощной тяжелой промышленности (и то обстоятельство, что большая часть этих предприятий находилась или находится в центре города, со всеми вытекающими последствиями для окружающей среды) и износ всех элементов инфраструктуры, от водопровода и тротуаров до котельных центрального отопления. Кроме того, многие бывшие ленинградцы с радостью обменяли «равенство в бедности» и отсутствие социальной мобильности советского периода на бесплатно приватизируемые квартиры, новые машины, полки магазинов, забитые теми же товарами, что у «европейцев», чей уровень жизни, как утверждает политическая элита, она хотела бы обеспечить городу, изобилие кафе, ресторанов и ночных клубов, возможность путешествовать (хотя бы в соседнюю Финляндию) и сделать карьеру, невообразимую еще 20 лет назад. Воспользовавшись возросшими налоговыми поступлениями в бюждет и значительными федеральными субсидиями, администрация затеяла несколько заметных (хотя не всегда эффективных или экологических безопасных) проектов, направленных на «общественное благо». Будучи главным городским собственником (еще одно наследие советского периода), она также стала главным лоббистом интересов застройщиков и продавцов недвижимости, чьи многочисленные высокоприбыльные интервенции в городское пространство еще более ощутимы (а иногда болезненны) для бывших ленинградцев. Невозможно провести серьезный анализ этого по сути своей постсоциалистического города (и еще менее – противостоять происходящей в нем сейчас транформации), не признавая эту «предисторию» и эти номинальные «успехи».

Тем не менее, несмотря на обилие новых стройплощадок и возросших возможностей для потребления и развлечений, в 2010 году атмосфера в городе во многом гораздо более удущающая, чем в 2003-м. Новый экономический бум основывается на сочетании мягкого политического авторитаризма, всеобъемлющей коррупции и популизма, который удовлетворяет некоторые реальные и мнимые потребности населения, одновременно осуществляя агрессивное наступление на все (нередко спорные) достижения предшествующих трехсот лет – от имперской архитектурной утопии исторического центра (вроде бы защищенного статусом объекта всемирного наследия ЮНЕСКО и набором федеральных и местных законов, но постоянно при этом нарушаемых) до обширного (хотя и не достигшего заявленных целей) развития в советское время промышленности, науки, образования и культуры, социального жилищного строительства, зон отдыха и общественного транспорта.

Лишенные политических прав, некоторые петербуржцы выражают свое несогласие с существуюм положением дел, прибегая к ненасильственным, в основном символическим кампаниям, когда застройщики угрожают снести старые здания (далеко не все из приговоренных к сносу такие уж «ветхие») или вырубить парки и скверы, чтобы освободить место под очередной торгово-развлекательный комплекс, гостиницу, бизнес-центр или «элитный жилой комплекс». Иногда, как в случае недавней мобилизации в защиту сквера на Ивана Фомина, эти кампании оказываются успешными. Однако в большинстве случаев они не достигают цели, потому что городская (неизбираемая) исполнительная власть и подконтрольные ей суды обслуживают интересы более важных акторов, нежели все еще малочисленные и разрозненные низовые группы.

Неуспех однократных коалиций, создаваемых для отпора неолиберальной «реновации» (хотя благодаря их усилиям эти вопросы стали частью городской политической и медийной повестки дня) не оставляет после себя ничего, кроме финансового триумфа бюрократических и бизнес-элит. Век, когда авторитарная власть или капитал, не испытывая давления со стороны других социальных сил или эстетических соображений, создавали шедевры архитектуры, возможно, не совсем (и не везде) прошел, но когда такие факторы сопротивления почти отсутствуют, как в нынешнем Петербурге, мы получаем, в лучшем случае, более или менее прочные «коробки», выполняющие ограниченные практические функции; в худщем – неприглядные беспомощные фасады, чьи жалкие потуги на «архитектуру» лишь маскируют сложную сеть манипуляций законом и финансовыми потоками.

Впервые выраженное в манифесте о «переосновании» ощущение, что практически все воздвигнутое в городе после 1991 года является слабой имитацией чего-то уже существующего в исторической городской среде или что-то смутно оставшееся в памяти архитектора, пролиставшего журнал по современной архитектуре, за последние семь лет только усилилось. Неудивительно поэтому, что градостроительные чиновники и девелоперы отказались от когда-то помпезно заявленных «авангардных» проектов Нормана Фостера, Доминика Перро, Кисе Курокавы и других мировых суперзвезд. Такие дорогостоящие «бантики» не нужны, когда речь идет всего лишь о попадании денег в нужные карманы, максимизации метража (большая часть которого вряд ли предназначена дли советских очередников и других льготников, таких, например, как ветераны Великой отечественной войны), расчистке территории для нового строительства и устранении «бюрократических» препон, с тем, чтобы процесс «развития» продолжался бесконечно.

Но город – это нечто большее, чем ансамбль красивых старых (или новых) зданий, площадей и парков. Городское пространство – это еще и отражение соотношения производительных и общественных сил. Что можно сказать о городе, где администрация готова потратить миллионы (отказываясь назвать точную сумму) на ежегодное, транслируемое по телевидению массовое мероприятие на открытом воздухе для выпускников школ (в других обстоятельствах вполне похвальное начинание), но не в состоянии в течение трех месяцев убрать снег и лед с улиц и крыш домов, в результате чего более 31000 квартир оказываются затопленными, а на улицах сотни пешеходов получают травмы? Почему стоимость одного километра первой в городе (еще не достроенной) кольцевой дороги настолько выше стоимости сооружения точно таких же дорог в других частях мира? Необходимо ли строить еще одну скоростную магистраль (ЗСД) вдоль границ заказника? Может ли городская окружающая среда вынести 1,7 млн автомобилей и 80 процентов загрязнения воздуха, которые они с собой неcут? Какие соображения эффективности требовали частичного уничтожения когда-то самой протяженной трамвайной сети в мире (1022 км трамвайных путей в 1988 г., 500 км в 2010 г.), чтобы освободить место для бесконечных дорожных пробок? Что прикажете думать о строительном буме, созданном руками бесправых, низкооплачиваемых рабочих-мигрантов, которые в качестве вознаграждения за свою работу подвергаются бесконечным унижениям со стороны милиции и нападениям неофашистов? Может ли весь комплекс промышленных зданий в центре города быть успешно превращен в художественные галереи, винные бары и лофты, своего рода эстетический заказник бизнес-класса? Должна ли вся промышленность быть вытеснена на дальные окраины для того, чтобы не нарушать идиллию офисных работников, посетителей торговых центров, туристов и состоятельных любителей искусства? Не следует ли жителям центра уехать из него, чтобы освободить места для новых гостиниц, которые нужны 10 миллионам туристов, ожидавшихся администрацией города в 2010 году (но так и не приехавших)? Почему городской ЦПКО оказался окружен элитными жилыми домами, в то время как огромное число жителей города все еще живет в коммунальных квартирах и общежитиях? Почему вода во всех городских водоемах настолько загрязнена, что санитарные службы запрещают в них купаться? Каковые экологические последствия уже реализуемых и планируемых проектов по намыву территории в Невской губе и Финском заливе? Почему одна из немногих законодательных инициатив, разработанных и пролоббированных низовыми организациями – городской закон 2007 года о зеленых насаждениях общего пользования – была атакована администрацией и законодательным собранием спустя всего три года после ее успешного принятия? Сколько петербуржцев могут себе позволить купить квартиру при средней цене 88512 рублей за кв.м., когда средняя зарплата составляет всего 27000 рублей? Следует ли продать на торгах, как предлагают некоторые депутаты Госдумы, квартиры петербуржцев, которые не оплачивают счета по квартплате дольше шести месяцев (по официальным данным, 10 процентов горожан попадают в эту категорию; средняя квартплата составляет 2500 рублей)? Почему все митинги протеста, «санкционированные» или нет, превращаются в массированные милицейские операции? Почему рекомендации общественности на «общественных» слушаниях по градостроительным проектам полностью игнорируются? Почему ОМОН присутствует на некоторых таких слушаниях? (Представляет ли «общественность» угрозу для себе самой и «общественного порядка»?) Почему избирательные комиссии регулярно отказываются регистрировать кандидатов низовых движений на выборах в муниципальные советы?

Все эти вопросы упираются, в конечном счете, в один, вынесенный в название этого номера нашей газеты: чей это город? кому он принадлежит? И ответ на него, увы, очевиден: тем, кому принадлежат деньги и власть, тем, кто может извлечь прибыль из спекуляций недвижимостью, из продажи «ничейных» земельных участков застройщикам, из «реновации» «депрессивных» районов, из превращения славного прошлого в уникальный товар, который, после небольшой косметической операции, можно неплохо продать на мировом рынке туристических услуг, из введения платного образования и медицины. Не надо быть марксистом, чтобы понять азбучную вещь – город, как и фабрика, принадлежит тем, кто контролирует прибыль и производство. И как фабрики не принадлежат рабочим, так и город (не только Петербург) не принадлежит его жителям.

«Красота» такого символического мегапроекта, как «Охта-центр (связанные с ним скандалы легли в основу киносценария и анализируются в статье на следующих страницах), заключается в том, что этот важнейший вопрос, равно как и тот, каким на самом деле может – и должно – быть городское развитие, оказываются им заслонены. Обладая властью, необходимой для возведения башни и гор другого псевдо-пост-постмодернистского мусора, городская политическая элита выставляет себя «прогрессивной» силой, навешивая на своих оппонентов ярлык «реакционеров», желающих жить в законсервированном «городе-музее». C другой стороны, городская демократическая интеллигенция оказалась, со времен перестройки, не в состоянии сформулировать альтернативный «соцзаказ», способный соперничать с тем брутальным анти-человечным видением переделки города, которое навязывает авторитарный капитал.

В этом – источник безнадежной псевдополифонии «Башни: Зонгшпиля». У всех действующих лиц в этом водевиле есть свои ответы на вопрос: «Чей это город?» Проблема в том, что эти заученные рефрены идеально сливаются, создавая ощущение тупика, которым заканчивается фильм. В реальном Петербурге есть еще много чего (хорошего и плохого), а не только эта звонкая тишина, однако суммарный эффект десятков тектонических сдвигов и тысяч микро-изменений один и тот же: уже не революционному и не утопическому, но больше уже и не приспособленному для жизни городу грозит превращение в наполовину обшарпанный и напоминающий гетто, наполовину сверкающий и гламурный потребительский ад, жескто контролиреумый органами безопасности, – в некое не-место с претензией на высокую культуру, тысячами торговых центров и миллионами застрявших в пробке автомобилей.