КОММЕНТАРИЙ К ВЗАИМООТНОШЕНИЮ НОВОГО АКЦИОНИЗМА И ИСКУССТВА В РОССИИ

Опубликовано в Московском Художественном Журнале №81

текст написан в июне 2011

За последнее время появилась целая серия критических материалов о феномене нового российского активизма. Вот только некоторые из них: текст из блога Павла Арсеньева на сайте радио «Свобода», публикация Анатолия Осмоловского на сайте OpenSpace.ru, статья Андрея Ерофеева в «Артхронике» [1].Отдельно стоит отметить деятельность галереи «Жир», специализирующейся на репрезентации уличного и активистского искусства. Последние громкие акции группы «Война», недавний арест двух ее активистов, выход номера «Артхроники», посвященный их творчеству и, конечно же, присуждение им госпремии «Инновация» также подогрели интерес к вопросу, что же такое активизм в его улично-перформативных формах и как он соотносится с искусством, политикой и повседневной реальностью.

Для меня это не абстрактный вопрос: я говорю с позиции участника коллектива «Что делать?», который тоже по-своему вовлечен в активистскую политику. Я исхожу из того, что сегодня нам нужно создавать новую композицию политически ангажированных, солидарных и независимых творческих сил. Это предполагает и разные формы карнавального уличного протеста, и акции прямого действия, и учреждение самоорганизованных инициатив критического знания, и автономные медиаресурсы, и массовую культуру сопротивления, и много всего другого. Чтобы эта композиция сил стала возможной, требуется выработка базового языка коммуникации, позволяющего соотносить ту или иную активность с общими задачами политики освобождения. Необходимо формирование такой позиции, которая позволит сообществу выработать собственные критерии оценки. В данный момент складывается ситуация, когда единственным таким критерием является наличие репрессивной реакции со стороны власти на то или иное творческое высказывание и его популярность в медиа. Мне кажется, что такой подход негативно сказывается на всех политически ангажированных практиках, так как принуждает их к существованию в одном пространстве с языком власти и популистским медиазапросом.Поддерживают такой подход и ведущие российские эксперты. Андрей Ерофеев в недавней статье на сайте «Артхроники» предложил нам развернутую модель противостояния социального акционизма (который он называет «пересмешничеством») мейнстриму российского художественного мира (минимализм, депрессивный экспрессионизм и newage). Согласно этой схеме каждый жест художника должен провоцировать незамедлительную реакцию Центра по борьбе с экстремизмом, иначе он не может претендовать на какую бы то ни было политическую значимость. То есть мы загнали себя в ситуацию, когда только такие формы активности считываются как политически значимые. На мой взгляд, и я попробую обосновать это в тексте, большинство подобных практик не только не ставят под сомнение властные механизмы, а, напротив, играют на руку российской системе политического манипулирования/управления.

Практически все местные акционистские практики исходят из некоего морального (и морализирующего) императива, который в основе своей подразумевает, что любой «безблядственный» (формулировка группы «Война») творческий акт должен быть осуществлен вне рамок институций современного искусства, без внешнего финансирования, желательно вообще без денег и без какой бы то ни было саморефлексии. В принципе основания для такой позиции ясны и понятны – трудно найти что-то более «блядственное», чем мир российского искусства. Уходить из него надо. Очевидны и источники стимулируемой властью паранойи по отношению к деятельности в международном пространстве, за которой у нас закрепилось определение «грантососания» (под него, например, подпадает наш коллектив «Что делать?»), так что уходить, оказывается, можно только на улицу в надежде на успех в Интернете.

В то же время важно понять, что такое наша «улица» и насколько, оказавшись за пределами интернациональной системы искусств, отказавшись от критических процедур производства знания и исследования общества, пренебрегая ответственными формами реальной социальной и политической ангажированности, акционисты оказываются втянутыми в пространство навязываемых правил игры, которые они не могут отрефлексировать. Надо проанализировать и вскрыть, как эти правила формируются манипуляциями общественного пространства, как они встроены в определенные политтехнологические игры медиа, власти и либерального протеста. Но проблема, на мой взгляд, в том, что наши активисты в своем антиинтеллектуальном популистском драйве не способны хоть на какую-то саморефлексию о том, что же, собственно, они производят, для кого и какими могут быть последствия этой активности. Последний текст «Войны», опубликованный на сайте кампании в поддержку их освобождения, дает общий ответ на вопрос о том, как они позиционируют себя в обществе – это образцовые романтические герои, ведущие свою одинокую борьбу среди мрака и ужаса местной жизни: «Создание образа художника как романтического героя, побеждающего зло. Создание живых романтических образцов в сегодняшнем бездушном коммерческом концептуальном искусстве» [2].

Своими акциями, интерпретациями и последовательной стратегией повседневного поведения «Война» блестяще конвертирует многовековую архаическую традицию русского юродства в современную медиакартинку. Очевидно, что история, обряды и язык юродства отлично знакомы тартускому филологу, пиарщику группы Плуцеру Сарно, который выбрал для нашей ситуации беспроигрышный с точки зрения медиального успеха ход, который отменяет любые формы критической рефлексии и политической работы, что в конечном итоге приводит к еще большему коллапсу публичного пространства.

Что может быть архаичней языка, описывающего, как ФСБ способно пленить богатырский хуй? Понятно, что разорвать цепи может только нечеловеческий герой, отказавшийся от «мира» – денег, дома, языка, облаченный в рубище и морящий свое тело. И группа «Война» принимает эту роль на себя, доводя ее до предела выразительности (даже мытаря себе нашли – Леню Ебнутого). Единственное, что ускользает от рефлексии общества, радостно принимающего эти и другие формы юродства, так это то, что фигура юродивого и его (из)обличения, как бы они не выглядели радикально, всегда ограничены негативным оправданием сакральных оснований власти и веры.

Если у кого-то еще были какие-то иллюзии, что активизм должен быть соотнесен с социальной работой и политическим разумом, то группа «Война» как раз показывает нам, что российской политике и публичной сфере разум совершенно не требуется. Требуется постоянно показывать, что есть герои, которые живут напряженной борьбой за все хорошее против всего плохого. Плохо – это государство и все его институции, менты, нацисты, «путин», бабки, мирская тщета; ну а хорошо – это то, что в кайф, в драйв, что «безблядственно», экспрессивно и весело. Выходит так, что главный «темный» компонент российской политики, архаизирующий общество, получает свою легитимацию, ведь для реальных изменений необходима радикальная деконструкция механизмов работы власти, которая в практиках «Войны» остается некой темной природной силой и противостоит ей такая же иррациональная стихия «народа».

Акции «Войны» удачны, так как точнейшим образом обнажают все механизмы манипуляции публичным пространством в России. Они представляют собой блестящую (бес)сознательную «разводку» всех игроков, правых и левых, либералов и консерваторов, художников и активистов, оказываясь уязвимыми лишь в том смысле, что построены на тех же общих, местных правилах «разводки». И это не их проблема, а проблема всех нас, оказавшихся не способными создать реальную массовую оппозиционную политику. Это также общая проблема активизма, пытающегося на российской территории использовать интернациональные методы практик «субверсивного утверждения» (subversiveaffirmation), что можно проследить на примерах акции группы «Война», где имитировалось повешение геев и мигрантов в супермаркете, и театрализованного «Марша согласных», организованного в Питере различными группами активистов. Вроде бы все сделано четко, по опробованным десятилетиями активистским рецептам. Но в нашей ситуации, где большинство населения согласно с тем, что «мигрантов и пидарасов надо мочить», а количество участников акции несогласных ничтожно мало, политический смысл таких утверждений теряет свою изобличительную силу и лишается (в отличие от интернациональных образцов, на которые они ориентированы) как мобилизационного, так и обучающего пафоса.

Новые практики российского активизма становятся востребованными в основном в форме серийных фото- и видеодокументаций, распространяемых в Интернете. Такие акции сводятся к тиражированию считываемого за секунду спектакулярного/скандального образа.

Все это способно слегка возбудить местных деклассированных офисных работников, миллионы аполитичных и циничных интернет-троллей, прикованных к экрану компьютера своим производственным положением. Можно, конечно, посвятить себя их псевдовоспитанию, но вряд ли что-то получится, кроме очередной порции развлечения за компьютером и перспективы дальнейшего выхода на страницы глянцевых журналов, что мы сейчас видим на примере успеха группы «Война», мгновенно оказавшейся востребованной редакторами нашего глянца.

Как результат, российский активизм сводится к различным формам акционизма и оказывается внеположным интернациональным тенденциям, где под социально-политической ангажированностью понимаются практики, прежде всего связанные со стратегиями публичной институциональной работы (автономистские учреждения новых сообществ). Такие практики, с одной стороны, апеллируют к равенству и демократизации производственных отношений в культуре, за счет чего структурируется идеологическое противостояние, а с другой стороны, к активной вовлеченности художников в решение реальных проблем социума – тяжелой и повседневной социальной работе. Вы можете меня поправить, но я не могу вспомнить ни одного реального взаимодействия политически вовлеченных творческих работников/активистов ни с одной из категорий отверженных, которыми так богато наше общество. Ни с пенсионерами, ни с больными (будь то СПИД или рак), ни с мигрантами, ни с инвалидами или жертвами насилия, ни с рабочими, ни с жильцами или с кем-то еще. Героика жеста заводит сильнее, чем нудная работа, которую по-настоящему героически тянут какие-нибудь солдатские матери, экологи-правозащитники или активисты FrontAIDS.

Ситуация во многом еще сильно отличается от прежнего парада акционизма 1990-х, который всем ставит в пример Анатолий Осмоловский. В своем критическом тексте он забывает коснуться одного важного отличия. Акционисты 1990-х – это же и главные художники, и теоретики визуального, самые публикуемые авторы своего времени, которые выпускали свои журналы, вели публичную полемику, писали манифесты. Такое ощущение, что сегодняшним акционистам сказать совершенно нечего. Они могут только пародировать язык юродства блогов Плуцера или же с подростковой наивностью повторять азы анархизма. Российский акционизм становится новым сектором местной индустрии развлечений и тем самым выпадает из пространства как искусства, так и политики. Возвращаясь к теме взаимоотношения искусства и акционизма, стоит сказать, что когда интернациональный художник или критик вдруг начинает утверждать, что его/ее не интересует, является ли та или иная акция искусством, то, скорее всего, подобное утверждение выступает как конвенциональный артистический жест, возможный только внутри пространства искусства. У меня есть мотивированное подозрение, что когда российский акционист говорит о своем презрении к системе искусства, то он тоже слегка лукавит и живет надеждой, что когда-нибудь его высказывание обретет легитимность именно в пространстве искусства. Подобные убеждения в том, что стартовая негативная «невключенность» гарантирует отложенное признание (типа мощи будут исцелять после смерти), навряд ли сможет сработать сегодня. Не говоря уже о том, что сейчас этой «невключенности» практически не наблюдается и большинство наших акционистов так или иначе имеет ограниченный опыт участия в местных и интернациональных художественных проектах. Проблема в том, что в сегодняшней ситуации ни одно как институциональное, так и внеинституциональное произведение не может претендовать на радикальную формальную новизну, которая смогла бы его автоматически привести к последующему признанию. По крайней мере, я таких не знаю – все формальные приемы акционизма и современного искусства очевидны в своей вторичности/третичности и т.д. по отношению к архиву подобных практик. И это совершенно нормальная ситуация. Акция, как и искусство в целом, становится исторически убедительным и социально значимым фактом только благодаря процедурам осмысленной и рефлексивной работы художника. Я не утверждаю, что каждый художник должен нагружать свое искусство виртуозным интеллектуализмом, но что действительно необходимо, так это выход на иной уровень сложности при описании и конструировании реальности. Скажем, ряд интернациональных художников, таких как Ренцо Мартенс, Клеменс Ведемайер, Омар Фаст, Мика Роттенберг, Яэль Бартана, Джон Бок, Йоханна Биллинг, группа Etcetera (специально перечисляю тех, кого, очевидно, не запишешь в интеллектуалы) и многие другие, создают именно другой уровень сложности взаимопроникновения творчества и политики, не теряя при этом спектакулярной силы образа. Именно это сочетание делает их состоявшимися и значимыми художниками.

В то же время существует огромный запрос системы искусства на радикальный шик и этнотрэш, которые постоянно подпитывают спекуляции художественного рынка. Владимир Овчаренко как наиболее продвинутый местный галерист (совладелец галереи «Жир») понимает, что сюда следует вложиться. Тем более что деньги совсем смешные по сравнению с его ставками в реальном художественном бизнесе. В перспективе кто-то может выйти на вполне приличные цены, тем более, как я уже отметил, большинство авторов галереи «Жир» занимаются довольно фетишизированными практиками в виде фотопринтов акций и развлекательных объектов (типа ПГ), тогда как серьезный нарративный видеоформат и художественные исследования практически отсутствуют. Таким образом, современный российский акционизм с его ставкой на статичную/картинную документацию, может быть быстро и легко вписан в самые неожиданные повороты рынка. В местном контексте возникает новый расклад, при котором акционисты смогут серьезно потеснить «новых скучных» не только в публичной дискуссии (как уже произошло), но и на московских выставках. Общий консенсус с присуждением «Войне» премии «Инновация», которое поддержали даже антагонисты: эксперты Деготь – Ерофеев и галеристы Селина – Гельман, говорит в пользу возможности такого расклада.

Все, что я сформулировал выше, является скорее описанием некой тенденции, и на ее фоне любая критика может быть воспринята как скучное брюзжание. Массовая и медиальная культура, которая сохраняет устойчивые архаические архетипы: фетишизация героев, принятие сакральности власти и авторитета, кликушеское обожание тела кумира, презрение к любым формам интеллектуальной работы и прочее, – является основой любой популистской политики. Не только в России, но особенно здесь эти архетипы используются для создания яркого, провокационно-скандального, карнавального языка, легитимирующего власть. Может ли этот язык выполнять другие задачи? На мой взгляд, не может, поэтому я считаю нужным бороться за выражение другой позиции. Популистские жесты в ситуации отсутствия массовой мобилизации, в момент нагнетания политической реакции не могут стать ни хорошим искусством, ни действенной политикой. Если, скажем, милитанты идут во главе многотысячной колонны, то они отбиваются от ментов не бутылками с мочой, а коктейлями Молотова и переворачивают машины не в поиске пропавшего детского мячика, а для строительства баррикад. А в момент реакции имеет смысл делать политику и искусство так, чтобы когда-нибудь на улицу вышел класс, умеющий артикулировать, отстаивать и защищать свои интересы, а не толпа, объединенная понятным каждому гопнику лозунгом типа «смерть легавым». В то же время хочу заметить, что если у современного российского акционизма и есть шанс, то он и не в повторении каких-то азов политкорректной западной народнической тенденции малых дел (communityart, arttherapy, conflictmanagement, artandcreativeconsulting). Если такие практики и возникнут, то, скорее всего, они примут формы какой-нибудь гельмано-едроссовской патронажной заботы об обществе (для меня это пример честной работы с мигрантами Ольги Житлиной, которая была обречена на экспонирование в институционально мутной Перми). Нужно изобретать что-то свое, даже в довольно жутковатой ситуации, в которой мы все оказались. И не стоит все списывать на ужасы «путинщины» и темноту российского народа – собственно этот ужас и темнота есть производное отсутствия реальной просветительской программы, ответственность за построение которой может взять на себя только образованный класс, реализуя ее в тесном взаимодействии с органическими интеллектуалами из всех слоев нашего общества.

И в этом плане не все так мрачно и у нас есть примеры, как исторические, так и современные, на которые можно опереться. «Уличный университет» в Питере демонстрирует попытку совершенно иного понимания задач формирования студенческой среды и мобилизации снизу (ее тоже стоит критиковать – но по уровню задач, композиционному и перформативному подходу, дискурсивным наработкам можно говорить о всех предпосылках для серьезной работы). Достойно выглядели традиционные анархистские инициативы, такие как, «Свои 2000» и AffinityGroup, которые органически укоренены в своей среде и сознательно работали над развитием определенной субкультуры (развивая эстетику журнала Сrimethink), способной влиять на изменение общества (антифашизм, феминизм, экологизм), достаточно вспомнить мощную манифестацию в Химках. Нельзя не упомянуть об опыте ДСПА (Движение сопротивления имени Петра Алексеева), которое также пытается найти зоны социальной борьбы, которые можно творчески переосмыслять в участии с другими людьми. Да и недавняя активность группы «Войны», создавшей свой фонд в поддержку политзаключенных России и включившейся в ряд гражданских кампаний, вызывает уважение и надежду на то, что их будущие акции обретут новое измерение.

В заключение стоит сказать, что активист не может быть заложником невменяемости политического пространства. Именно активисты, художники и интеллектуалы обязаны сегодня ответить на этот вызов и попытаться создать автономную публичную сферу, способную серьезно противостоять мутной манипуляции политтехнологов, креативщиков из глянцевых журналов и мира искусства. Для этого они и нужны обществу, которое всегда находится в становлении. Скучно это или нет, но это придется сделать – иначе нас ждет еще более скучная участь – стать заложниками чужой игры.

 

ПРИМЕЧАНИЯ:

[1] Смотрите эти и другие интернет-ресурсы, использованные в данном тексте: Арсеньев П. Война. Пишется без кавычек? www.svobodanews.ru/content/blog/2255107.html; Осмоловский А. О группе «Война» и не только о ней www.openspace.ru/art/events/details/19135/; «Артхроника», №4, 2011 www.artchronika.ru/number.asp.

[2] См. free-voina.org/goals.