Этот номер газеты «Что делать?» является реакцией на текущую дискуссию о необходимости и возможностях политической и эстетической репрезентации. Проблематика этой темы, сформулированной еще Платоном, по-прежнему остается в центре споров об искусстве и политике сегодня. В складывающейся ситуации доминирования «анти-репрезентационных» стратегий – как в среде новых политических движений, так и в сфере политически ангажированного искусства – кажется, вся дискуссия редуцирована к простой и понятной схеме: РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ = ИЕРАРХИЯ = ПЛОХО; ее антитезис, соответственно: НЕТ РЕПРЕЗЕНТАЦИИ = НЕТ ИЕРАРХИИ = ХОРОШО
В этом номере мы стремимся показать, что эта проблематика требует более детального анализа.
И стоит это сделать не ради академического пересмотра употребления определенных терминов, а для решения острейших вопросов продолжения практик освобождения в мире, находящемся в ситуации серьезного и затяжного кризиса становления политического сознания. Мы полагаем, что имеет смысл исходить из старой и становящейся все менее понятной максимы, а именно: обретение сознания и есть предпосылка любого развития и освобождения, и любой акт осознания положения вещей, общей картины мира есть акт репрезентирующий.
В конкретной исторической ситуации марта 2012 года, когда приходится расставаться с эйфорическим опьянением волны народных выступлений от России до Египта, мы видим, как опять «негодяи празднуют победу» (1), и пытаемся понять, что приводит раз за разом самые блестящие, мужественные, радикальные и честные гражданские движения к своему завершению? Могло ли быть по-другому? Что стоило сделать иначе? Где была допущена ошибка? Эти же вопросы ставим мы и в культуре: как получается, что после долгих лет практик социально ангажированного искусства мы оказываемся в ситуации, когда люди просто не заметили их присутствия и влияния на жизнь общества, а наглое доминирование арт-рынка разрослось до невообразимых прежде масштабов и оказывается способным инструментализировать самые радикальные формы политической вовлеченности искусства?
Чтобы как-то приблизиться к ответу на эти непростые вопросы, как раз и стоит заново рассмотреть проблематику политического представительства и эстетической репрезентации.
***
Подъем массовых протестных движений последних лет ярко показал, что ни Путин, ни Мубарак, ни Бен Али, ни банкиры с Уолл-стрит и МВФ, ни медиа-элита, ни партии, ни депутаты, ни художники, ни интеллектуалы – никто из них не представляет, не может и не должен представлять неких «нас». «Нас», которые предъявляют себя (present themselves) как множество граждан, отказывающихся от формализованных видов политического единства, настаивающих на своей сингулярности, принципиально несводимой к любым формам репрезентации, стремящихся сохранить свою индивидуальную автономию принятия и следования решениям и, в тоже время, стремящихся обрести новый опыт переживания коллектива, объединённости общим делом.
Лозунг «Вы нас даже не представляете» стал оперативным лозунгом момента в своем предельном звучании как требование конца системы, основанной на принципах делегировании и признание невозможности репрезентации символической. В протестных движениях возобладали тенденции, о которых Jodi Dean and Jason Jones пишет следующее: «Вместо того чтобы признать репрезентацию как неизбежное свойство языка, процесс формирования и соединения предпочтений (всегда открытых для оспаривания и пересмотра), или средств производства и выражения общей воли, эти тенденции истолковывают репрезентацию как неизбежно иерархичную, отдаляющую и репрессивную (а иерархию, отдаление и подавление мыслят как негативные, а не потенциально генеративные/порождающие свойства». Можно проанализировать эту тенденцию и показать, что в ней за темой репрезентации продолжается давно знакомая всем освободительным движениям дискуссия о природе и истоках любой власти. Переформулируя известный вопрос «Как изменить мир, не беря власть?», можно спросить: «Можно ли изменить мир, не прибегая к политике репрезентации?» И этот центральный вопрос, который уже многие годы как кошмар преследует все гражданские движения и активистское искусство, во многом оказывается симптомом политической дисфункции новых движений, делая их заложниками традиционной антиавторитарной линии, приведшей к организационному параличу освободительных практик перед лицом неолиберальной экспансии и экономического кризиса.
Между тем, неолиберализм занят решением совсем других вопросов и оказывается более политически изощренным. Его распространение во многом объясняется гибкостью в комбинаторике различных, на первый взгляд, взаимоисключающих концепций демократии, управления и суверенитета. В тот момент, когда левые оказываются неспособны осмыслить и проводить свою политику гегемонии как политику «парадокса», капитализм вполне готов успешно тактически смешивать разные принципы – прямой и представительной модели, корпоративного принципа управления и open sourse, жестких авторитарных методов подавления имягкого регулирования, и тем самым, можно сказать что он как бы в ложной форме, следует формальной амбивалентности конституционных основ любой современной демократической системы. [2]
***
Если перевести эти процессы на территорию искусства и культуры, то мы обнаружим их глубокое сходство и увидим, как неолиберальная политика приватизации и манипуляции «commons» осуществляет свою власть и в сфере символического производства и потребления, подчиняя их единой экономике внимания [3].
В современной критической теории искусства практики репрезентации оказываются под сомнением и, как правило, обвиняются в манипуляции образами, интерпретациями и установками с целью сохранения исключительной позиции власти привилегированного экспертного меньшинства. В качестве реакции на складывающуюся ситуацию ряд прогрессивных институций культуры сформулировал различные методы политики отказа от своей традиционной репрезентативной роли в стремлении стать местом, где различные индивидуумы и группы (прежде всего – исключенные из пространств репрезентации публичной политики) могут донести до общества свои высказывания в максимально непосредственной форме. Relational aesthetics,community based art, art therapy, interventionism и множество других имен для называния гражданской ангажированности искусства сводят роль художника/куратора к роли профессионального медиатора, открывающего пространство «проявления» спонтанных высказываний участия. В принципе, можно сказать, что здесь мы имеем дело, как и в политике, с теми же вопросами о формах власти и об отношениях принципа народовластия и делегирования.
В искусстве это проявляется как столкновение позиций суверенности непосредственных творческих манифестаций и установившегося режима их репрезентации институциями искусства. Этот, по сути, демократический конфликт, как и в политике, всегда являлся основной движущей силой развития искусства, прочерчивая новые границы между территорией признанного и непризнанного, пространством уже репрезентированного и борющегося за то, чтобы быть репрезентированным. Собственно, радикализация этого вопроса всегда заключалась в полном отказе от репрезентации, что является тождественным отказу от проекта искусства [4].
Вопрос завершения проекта искусства в тех формах, в каких оно сложилось в эпоху становления modernity, стоит как никогда остро в истории. К этому выводу нас подталкивает, прежде всего, анализ новых форм производства и распространения творческих высказываний в условиях глобализации, да и очевидно, что любые формы идеологии исторически обусловлены и конечны. Таким образом, спор о репрезентации может и должен стать спором о том, какая новая система творческого производства может возникнуть из старой. И насколько она сможет наследовать самым высоким проявлениям эмансипаторного духа искусства, а не становиться неисчерпаемым ресурсом неучтенного творческого избытка, безвозмездно канализируемого в разбухающие проекты творческой индустрии.
В искусстве (как и в политике) мы видим, что учреждающий импульс движений, отказывающихся формировать свою политику репрезентации, по умолчанию оказывается делегирован институциям власти. Именно по этой причине «оккупация» пространств искусства непосредственными манифестациями активистского и социального характера сегодня функционирует скорее как противоположность идеям «оккупации/освобождения всего» (occupy everything) и представляет собой скорее акт неограниченного расширения «экономики внимания» на суверенность творчества.
***
Тексты этого номера газеты в целом говорят нам о том, что сегодня в искусстве и политике как никогда требуется смена перспективы.
Вместо того чтобы бесконечно воспроизводить дискуссии о том, как нам ускользнуть из тисков любых властных отношений, следует попробовать вообразить и начать учреждать новые формы отношений власти, которые будут подчинены интересам общего блага и которые общество может контролировать и менять в тот момент, когда они потребуют своего пересмотра.
Вместо того чтобы бесконечно апеллировать к мифическому консенсусу прямой демократии, не понятно кого репрезентирующих ассамблей, может быть, стоит озаботиться развитием системы представительства, форм гегемонии, демократического централизма и выборных институтов для построения организационных репрезентирующих структур иного типа, структур, основанных на диалектике участия и представительства?
Вместо того чтобы верить в то, что воображение людей может быть вдохновлено только непосредственностью предъявления действия «здесь и сейчас» попытаться создать образы репрезентирующие ситуации «там и когда-то», чтобы они вдохновляли на борьбу не менее интенсивно и страстно, чем любое «здесь и сейчас».
Все это вместе, может быть, сможет вывести нас на опыт события, после которого история пойдет иначе, чем она происходит сейчас.
Примечания:
1. Отсылка к тексту Алена Бадью о Саркози
2. Интересно отметить, как формально парадоксально сформулирован принцип высшего суверенитета в ст. 3 Конституции Российской Федерации: Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления.
3. см rehttps://en.wikipedia.org/wiki/Attention_economypresented – важнейший разработкой эономики внимания является концепция ограниченности ресурса человеческого внимания и экономического состязания за обладание этим ресурсом со стороны различных игроков рынка – ситуация очень точно описывающая производство ценности в системе современного искусства.
3. см. множество текстов Бориса Гройса, где детально и блестяще проанализирована эта проблематика.
Благодарность Давиду Риффу и Александру Скидану за их неоценимую помощь в работе по написанию этого текста.