Предыстория

Двухдневный «Дрейф. Нарвская застава» (2004, Санкт-Петербург),

Важной составляющей проекта, помимо исследования городской среды в процессе двухдневной прогулки на выбранной местности, стали результаты коммуникации внутри группы, личная жизнь её участников, ассоциации, связанные с местами исследования, и т.д. Объективная картография места выстраивается здесь параллельно с субъективностью сообщества, которое получает новый опыт, проживая совместно какой-то момент времени в чужеродной для себя среде. Развитие методик “Дрейфа” является продолжением ленинградско-петербургской традиции прогулок по странным местам. Эта культура обращена к опыту сообществ, построенных на дружеских отношениях и претендующих на присвоение и “переворот” (dйtournment) городского пространства, демонстрируя на своем опыте контраст между тем, чем жизнь является, и тем, какой она могла бы быть.

«Само-образовани(я)» (серия семинаров и выставка, 2006, Москва)

В течении трех дней семинаров после открытия выставки обсуждались механизмы социальной коммуникации, новые способы построения коллективного взаимодействия. Помимо художников участников выставки, в семинаре приняли участие также ряд активистов и социальных исследователей. Большинство участников во время семинара проживало в гостевых комнатах ГЦСИ или у друзей и практически не прекращало общения все три дня.

июнь 2008 «68-08. Политика на улицах» (Москва) – групповая выставка, посвященная 40-летию мая 1968. В процессе работы над выставкой стала очевидной ограниченность традиционной модели работы над выставочным проектом, итогом которой обычно является курируемое (т.е. контролируемое в иерархическом порядке) экспонирование законченных произведений. Возникла острая необходимость выстроить общее пространство с иной плотностью взаимодействия, с другой интенсивностью коммуникации в коллективе, работающем над выставкой. Стало ясно, что для реализации серьезных политических высказываний на территории искусства необходимо преодолеть эгоистическую автономию отдельных произведений, что возможно только в результате совместного диалога всех участников, а такой диалог требует для себя длительного периода времени,полностью посвященного совместной работе.

09.05, 2009 Экспериментальный 24-часовой семинар-общежитие «Левое искусство. Левая история. Левая философия. Левая поэзия» (Нижний Новгород). Первый экспериментальный, тогда еще 24-часовой, семинар-общежитие под само-ироничным названием состоялся в Нижнем Новгороде 9 мая 2009 года. Причемзадача сведения творческого, образовательного и политического элементов в одно время в одной точке показалась заманчивой не только нам самим, но и отделу полиции по борьбе с экстремизмом, который как выяснилось «разрабатывал» наш семинар с момента поступления о нем первой информации в блогах. В результате в самом начале, во время просмотра фильма Ж.-Л. Годара «1+1. Симпатия к дьяволу» (1968), в пространство семинара ворвался боевой отряд особого назначения, и задержал всех участников, на несколько часов. Благодаря этому происшествию, которое необходимо было отразить и сделать публичным. возникла идея продолжения семинара в форме трехдневного производственного семинара, целью которого была работа над новым фильмом «2+2. Практикуя Годара». Для этих целей часть его организаторов (сценарная группа) вернулась в Нижний Новгород и привлекла к участию в съемках фильма местную публику. Помимо коллективной разработки сценария и самих съемок фильма, были проведены также воркшопы по его монтажу.

29 и 30.04, 2010 Открытый 48-часовой конгресс-общежитие творческих работников (Москва)

Накануне Первомая проходил конгресс, посвященный проблематике творческого труда в современных социальных, экономических и политических условиях. В конгрессе принимали участие несколько десятков инициатив. Среди участников были не только художники и критики, преподаватели университетов, исследователи, издатели, переводчики, литераторы и другие участники культурного производства, но и специалисты по трудовому праву, социальные и политические активисты, профсоюзники. Тематически событие было разделено на 2 части: весь первый день обсуждаелся труд как видоизменившееся понятие, второй день был посвящен вопросу самоорганизации. Утром третьего дня участники конгресса присоединились к черно-красному блоку (анархисты, антифашисты и социалисты) на первомайской демонстрации.

02-04.07, 2010 Living Politically: A 48-Hour Communal Life Seminar (Jan van Eyck Academie, Maastricht)

Living Politically стал первым международным семинаром Что Делать в формате «live». Его задачей было поставить перед участниками вопрос о том, как они осмысляют политически не только свою профессиональную деятельность, но и повседневную жизнь. Теоретики, художники, активисты, кураторы из России, Бельгии, Польши, Германии, Италии, Китая и других стран собрались в стенах Академии Ван Эйк в Маастрихте, чтобы в экспериментальной форме обсудить гетерогенность политических форм участия и проживания. Традиционная форма теоретических докладов и дискуссий сочеталась с танцевальными и вокальными перформансами, в которых принимали участие все присутствовавшие на семинаре.

23-25.08, 2010 Открытый трехдневный летний лагерь-общежитие левых активистов и теоретиков: “Политическое искусство: от теории к практике” (Калининград). За городом, на морском побережье обсуждались вопросы политического искусства, прямого действия, проходили поэтические чтения и кино-просмотры. Летний лагерь был организован группой «Верхотура и друзья» как уже вполне автономный проект, открывающий последовательную линию саморазвивающихся инициатив.

09-10.09, 2010 A 48 Hour Communal Life Seminar: What Struggles Do We Have In Common? (ICA, London) For two days the ICA used to be the host for the event, which aims to create an intensity of relations between its participants; through sleeping, eating, entertaining, performing and discussing together.

The event brought together invited cultural workers who are part of collectives from around Europe. This ‘commune’ used the question ‘What struggles do we have in common?’ as a starting point to focus on the problem of how to combine theory and art with the militant political life.

Using the model of Bertolt Brecht’s ‘learning plays’ и театра угнетенных Аугусто Боала, the participant’s discussions over the course of the two-day seminar lead to a public performance of a play on the evening of Friday 10 September. This play fused the issues tackled by the ‘commune’ with expressive theatrical presentation.

22-24.11, 2010 A 48 Hour Communal Life Seminar: To Arts, Citizens! (Seralves Museum, Porto)…

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

НО: В течение последних полутора лет мы запустили серию экспериментальных событий, которые были объединены одним форматом 48-часовых семинаров-общежитий. Кажется, на этом этапе имеет смысл свести воедино полученный опыт и попробовать рассмотреть перспективы этого эксперимента, который предложил “работникам творческого труда” и “культурного производства” направление к осмыслению своего положения в обществе, задал импульс к действию в области критического самообразования на местах, вернул на новом витке вопрос сближения политических и творческих практик.

ДВ: Мне кажется, что твоя инициатива, сразу подхваченная несколькими коллективами, имеет интересную и проблемную генеалогию. И надо ее четко осознавать. Понятно, что все это имеет прямое отношение к теме образования, но тут появляется ещё и тема коллективности – не зря ведь каждый наш семинар имел под-название семинар-коммуна (или семинар-общежитие). То есть, мы приходим к пониманию того, что подлинное творческое образование/становление возможно только в рамках коллективных практик. В истории искусства мы видим много примеров, когда художники объединялись для того, чтобы разделить свое видение развития искусства и смысла, вкладываемого в это понятие. Возникало это в ситуациях, когда существующая система искусства и образования, очевидно, не выполняла, с их точки зрения, эти функции – то есть речь все время шла о конфронтационном модусе становления чего-то нового, не принятого в обществе и академии. Стоит обратить внимание и на то, что художники и интеллектуалы всегда живут в состоянии формирования некой своей среды. Самые интересные события происходят не на открытиях выставок, а, скорее, в мастерских, на кухнях и в постелях, где происходит интенсивный непрекращающийся диалог о том, как делать искусство, зачем, для кого, или же стоит вообще отказаться от искусства как институциональной практики и поставить знак равенства между искусством и жизнью. Мне кажется, что эта постоянно присутствующая коллективность, не имеющая определенной формальной организации, время от времени требует какой-то структуированности и нового градуса интенсивности. Так возникают всевозможные кружки, семинары, летние школы, группировки, движения, рабочие и неработающие группы и прочее. То есть мы продолжаем некую традицию, и нам надо постараться понять, чем наша инициатива, длящаяся уже больше года, отлична от того, что было и есть.

НО: Ты прав, что инициатива 48-часовых общежитий в чем-то наследует традиции творческих объединений и экспериментальных образовательных стратегий. При этом наши события встроены в определенные временные рамки (двое суток). Такая длительность способна создать, на первый взгляд, лишь нестабильное временное сообщество, распадающееся по окончании события. Но тогда, возможно, нам имеет смысл рассматривать этот вариант организации не как серию отдельных случаев, а некое последовательное движение, разворачивающееся во времени в разных местах и реализованное различными участниками, которые подхватывают эту инициативу.

Такой подход дает возможность обсуждать совершенно разные вопросы, стоящие на повестке дня в совершенно различных ситуативно возникающих сообществах. Это каждый раз различные констелляции теоретиков, активистов, художников, критиков, кураторов, представителей коллективов и людей с опытом индивидуальной работы. Подобная нестабильность коллективов дает нам возможность снова и снова возвращаться к обсуждению ключевых базовых проблем, в тоже время подключая вновь возникающие экстренные острые вопросы. Таким образом, создается сеть, развернутая в пространстве и времени, происходит процесс, смещающий как понятие традиционной группы художников или ячейки активистов, так и привычные схемы взаимодействия в художественной и академической средах. В итоге получается картина бесконечного номадического общежития, где все заинтересованные в разработке определенных идей люди едят за одним столом (за разными столами), засыпают вместе перед широким экраном во время ночных показов политического кино, находятся в постоянном диалоге. Тут, как мне видится, и возникает феномен производства совместного творческого времени и коммунального (обобществленного) времени познания. Вопрос в том, действительно ли это является серьёзной альтернативой по отношению к устоявшимся – коммерциализованным, с одной стороны, или институализированным, с другой -отношениям в среде, которую принято относить к творческому производству?

ДВ

Красивая картина, которую ты описываешь, все же напоминает общую экзальтированную движуху, связанную, скорее, с потреблением, нежели с производством, тебе так не кажется? Это имеет смысл только в том случае, если мы сконцентрируемся на вопросах активисткой ответственности – то есть зададимся вопросом о том, насколько всё это оказывает воздействие на среду, внешнюю по отношениям к нашим семинарам. Важно понять, насколько наши идеи способны выдерживать обращение к аудитории более широкой, чем пара сотен привилегированных, которым доступна роскошь такой циркуляции из институции в институцию и доступ к грантам и фондам, используемым в этих приятных целях.

К тому же я опять-таки предостерег бы тебя от такого «размашистого» употребления слова «производство» – понятно, что всё что-нибудь да производит – даже отказ от производства производит вполне осязаемые формы экономики отказа. Но это слово зачастую очень неточно описывает полноту происходящего – можно сколько угодно говорить о производстве любви, но всем понятно, что в любви есть много чего еще, что невозможно описать этими отношениями. Так же и с творчеством, лежащим в основе не только искусства, но и всей деятельности – это как мы уже говорили некий избыток, вырывающийся из просчитываемой логики производства. Жизнь – вещь не просчитываемая и тем и интересна – вот планируешь проект, и взял и умер. Или заболел, или влюбился. И нет проекта.

НО: Мы, разумеется, находимся только в начале нашего эксперимента, и многое предстоит выстроить с нуля и осмыслить прямо по ходу процесса, но мне кажется, важный аргумент в этом разговоре представляет собой композиция участников. Ведь с самого первого семинара было важным свести на одной площадке практиков с опытом работы в разных областях. Именно эти люди и становятся агентами идей, выработанных в ходе наших 48-часовок. А еще дополнительной категорией, к которой мы обращаемся, становиться время. И важно понять, что мы делаем со временем: создаем его или разрушаем, производим или тратим.

ДВ: Ты тут затронул очень сложный вопрос производства времени. Я не большой философ и не очень понимаю, что мы делаем со временем. Более правдоподобной мне кажется версия, что мы его все-таки тратим, и в этой совместной трате, на основе этих усилий производим что-то — понятно, что не продукт, но какой то пережитый опыт. Это переживание вместе и кажется мне сейчас самым интересным в развитии истории 48 – часовых семинаров. Тут как раз и может возникать эта искомая политическая субъективация, о которой так все любят сейчас говорить. Но возникает она не автоматически – понятно, что можно в одно помещение нагнать какое-то количество людей в той или иной степени творческих профессий и начать их грузить некой пропагандой, но в результате все или заснут, или сбегут. Шанс пережить новый опыт всегда минимальный, и важно всех увлечь по-настоящему. То есть пребывание вместе подразумевает какое-то уже существующее стремление быть вместе, тягу к приключению, к трансформации. В принципе, мы исходим из предпосылки, что разделение между искусством (то есть набором более или менее устоявшихся конвенциональных практик) и образовательным процессом должно быть устранено. Искусство важно, прежде всего, как ещё одна из возможностей (очень важная!) для людей трансформироваться (процесс образования), а художественное образование может служить такой мастерской совместного производства искусства.

НО: Однако помимо приключения совместного творческого проживания для нас ключевым остается момент самоопределения. Ведь о таком понятии, как “творческий”, или “интеллектуальный», труд в постсоветском контексте последние 20 лет было просто даже неловко вспоминать. Причины этой неловкости, наверное, можно искать в постперестроечной фрустрации, общей политической апатии. К тому же все как-то затерлось промеж возникших обстоятельств непреодолимой силы, чередующихся в известной последовательности: перестройка>голод>Ельцин>приватизация>Чечня>Путин>нефть>относительное благополучие на фоне перманентной «войны с терроризмом» и «борьба с экстремистами» (в разряд которых сейчас попадает почти любая попытка что-то мыслить и делать самостоятельно) >Медведев>кризис и т.п. И вот на последней волне переосмысления действительности с двадцатилетним перерывом вновь проявляется забытая терминология. Но, как мы понимаем, и эта терминология, и собственно вопросы труда, производства, действия, стали вновь актуальны лишь для довольно узкого круга людей, в то время как большинство художников и теоретиков декларативно отвергают попытки осознать свою деятельность в терминах экономических отношений, и, соответственно воспринимать свою деятельность как труд.

ДВ – Я думаю, что тут заявляет о себе общая проблема отторжения всего того, что напоминает о фальшивой поздне-советской трудовой риторике. Сработал неизбежный протест, давно зревший среди интеллигентов, которых даже на официальном советском языке часто именовали не «трудовая интеллигенция», а «творческая интеллигенция». Но все эти родовые проблемы противоречия между трудом и творчеством в определенный момент оказались вытеснены в пользу капиталистического менеджмента трудовых ресурсов — своих и чужих. Даже намекать на наличие каких-то форм труда стало как-то неприлично. Почти так же, как упоминать о каких-то формах эксплуатации.

В Российской ситуации фигура менеджера в условиях нарождающегося капитализма стала центральной. Однако быстро выяснилось, что в этой игре управленцев проигравших всегда много больше, чем выигравших, и, как в азартной игре, победители забирают практически все.

Я думаю, что наша ситуация во многом брутальнее, чем на западе, где все-таки остатки «государства всеобщего благоденствия» пока не позволяют глубоко падать на дно, да и инвестиции в культуру остаются на несравнимо высоком уровне по сравнению с Россией. Во время конгресса важно было собраться и поговорить о возможностях противостояния конкретным формам эксплуатации и незащищенности работников и подумать, что с этим делать.

В тоже время, мне кажется, что большинство попыток объединения и защиты своих интересов обречены на провал, так как они сталкиваются со структурной проблемой. И тут мы возвращаемся к этому вечному противоречию между трудом и творчеством, между работой и миссией.

Всем очевидно — и тут мне нравится точная констатация, данная Негри, — что “….art referes us back to this creative act that constitutes labour in its originary essence that artistic work is the index of man’s inexhaustible capacity to turn being into excess and to free labour”. Понятно, что сразу же дает о себе знать уязвимость «свободного творящего труда» в мире чистогана. Я не думаю, что можно найти общее решение для этого противоречия. Очевидно, что невозможно свести творческую работу к соблюдению контрактного договора. Все эти модные разговоры о само-экспулатации скрывают понятное и простительное желание нормальной трудовой капиталистической жизни, типа: вы мне за столько заплатили, я столько и сделал, а потом иду отдыхать домой, и просьба не беспокоить, все жалобы присылайте в совет моего профсоюза. Также очевидно, что просто дарить свой труд или свою миссию всяким капиталистам попросту неправильно.

Мое рабочее предложение простое: надо всегда соотносить свои цели (стратегию) и тактику работы в различных ситуациях, без стремления формализовать это какими-то жесткими правилами. То есть лучше подходить к проблеме с другой стороны: не институции власти и капитала эксплуатируют твой творческий потенциал, а твои творческие задачи требуют захвата определенных средств производства и распространения знания. И ты как-бы вступаешь в осознанную борьбу, справедливо полагая, что у тебя есть необходимые ресурсы, чтобы выигрывать или выдерживать это противостояние. Понятно, что можно и проиграть, и залететь в какое-нибудь говно, но в этом и есть риск борьбы, от которой не имеет смысла отказываться.

Мне тут хочется поднять свой голос с критикой западноевропейского подхода к проблемам так называемой прекарности. Прекаризованность как раз означает форму пограничного неустойчивого бытия, когда ничто не гарантировано. То есть получается, что мы все выброшены из устоявшихся социальных, классовых, гендерных, национальных рамок. Я думаю, стоит расценивать это состояние, прежде всего, как вызов, не как опасность, перед лицом которой мы должны сплотиться с требованием все вернуть назад (гарантии социального государства, основанные на сомнительном классовом мире). Даже оставаясь в прагматической логике развития производительных сил, мне кажется, важнее требовать достойной оплаты временных контрактов вместо того, чтобы стремиться возобновить длительные или пожизненные контракты для «аристократии» работников нематериального труда.
Я пытаюсь понять, почему «гибкость и требование способности действовать в непредсказуемых ситуациях» вызывает панику не только у «простых людей», но и у творческих работников. По моему представлению, они должны ясно понимать, что прекаритет – это шанс, это как раз предпосылка надежды. Когда-то, в 60-ые годы прошлого века, молодые итальянские крестьяне с юга не хотели гробиться на старых конвейерных линиях, отказывались подчиняться нормализирующей машине эксплуатации и уходили с фабрик в новый неизвестный мир. Это вызывало позитивную реакцию у многих левых. Сейчас за всеми «правильными» дискуссиями о прекаризации я постоянно ощущаю какой-то имплицитный страх незащищенности. Этим как бы подразумевается, что люди (точнее, «золотой миллиард») достойны спокойной жизни, завоеванной поколениями острейшей классовой борьбы их дедов и прадедов, а также чудовищной экспулатацией всего остального мира. Но сейчас, как мне кажется, стоит требовать, скорее, не «стабильности», а большей открытости новому, радикализации борьбы за переприсвоение того общего, что производится «общим интеллектом». Стоит вспомнить, что надежда на спасение открывается там, где есть опасность.

НО: В наших семинарах, конференциях и конгрессах этот момент незащищенности, уязвимости, нестабильности как раз вызывающе заострен, поскольку на время двухдневного общежития индивидуальный творческий работник вырван из своей обособленной («нормальной») повседневности и открыт динамике коллективного опыта. Эта смена регистра с персонального на общий дает нам повод обратиться к коммунальным бытовым/творческим проектам в СССР. В Советском Союзе, как мы помним, существовала такая структура, как Союз Художников Не будем долго останавливаться на бюрократической структуре профсоюзного типа, в руках которой находились выставочные площадки, распределение заказов и мастерских между художниками-членами СХ и т.д. Нас интересует один феномен – так называемые «летние творческие дачи» Союза Художников – своего рода творческие коммуны с мастерскими, общими столовыми и т.п. Там должна была проходить бурная, интересная, насыщенная совместная жизнь. Важно так же упомянуть о жилищных проектах раннего СССР. Ведь сам термин «общежитие» в привязке ко всем нашим экспериментам возник, скорее, как указатель именно на бытовой момент (в структуру наших семинаров не случайно всегда вложены элементы совместного (коммунального) быта: утренняя зарядка, приготовление еды, застолья, музыкально-поэтические вечера, совместный сон. В данном случае этот термин отсылает даже не к послереволюционному феномену «жилищного уплотнения», а именно к ранним советским утопическим жилстроям. В качестве примера можно привести один из шедевров коммунальной архитектуры конца 20-х – начала 30х годов – жилой комбинат «Культурная революция» в центре Нижнего Новгорода (арх. В.В. Медведев). Не удержусь и дам здесь его описание. Жилой комбинат предназначался для рабочих – строителей, швейников, печатников – и состоял из пяти корпусов, соединенных переходами по второму и пятому этажу. Четыре корпуса были жилыми, а в пятом находился «детский очаг» (ясли и детский сад). Цель дома-коммуны – обобществить быт, максимально избавив советских женщин-работниц от домашних забот. На каждом этаже располагались общие кухни, подсобные и хозяйственные помещения, а также красные уголки, где велись занятия по ликвидации неграмотности, читались лекции, устраивались собрания. В цокольных этажах располагались душевые и прачечные. Однокомнатные квартиры заселялись студенческой и рабочей молодежью и одиночками, двух- и трехкомнатные квартиры – семейными. На плоской крыше предусматривался солярий. В центральном корпусе находилась столовая.

Проект построения общего быта вызывал энтузиазм у молодых рабочих в молодом социалистическом государстве конца 20х. Пример такого полного бытового цикла в фордистском духе мог бы вполне органично быть выстроен и как коммуна художников.

Однако очевидное различие состоит как раз в том, что дома-коммуны строились для постоянной жизни, но без учета роста потребностей, а наши семинары – это, скорее, двухдневное приключение совместного быта и творчества. С одной стороны, в наших событиях на лицо признаки «общежития», с другой стороны – наша неустойчивая коммуна не успевает превратиться в коммуналку за 48 часов, а в качестве соединительной ткани выступает процесс совместного творчества, каковым, например, в случае лондонского семинара стала театральная постановка – финальный акцент всего семинара.

ДВ – Очень симптоматичное название «жилой комбинат», откровенно выявляющий понимание жизни и работы воспроизводства как своего рода фабричного цикла. Тут сразу становится ощутим определенный предел любых форм «коммунальности». Очень интересно, что все исторические примеры преодоления нуклеарной формы семьи посредством организации различных форм коммун всегда кончались плачевно. Есть что-то печально реалистическое в том, что люди не готовы делить друг с другом повседневность. И принуждение к совместной повседневности – это модели «жилого комбината», коммунальной квартиры, лагеря, тюрьмы, казармы, больницы… Образы, сразу же вызывающие реакцию отторжения. Также не стоит забывать, что различные модели коммунальности не только культивировались в истории коммунизма, но и весьма успешно экспулатировались фашизмом. Сейчас довольно ясно, что эти модели не имеют однозначного творческого эмансипаторного наполнения – они политически открыты и для фундаментализма, и для фашизма, и для коммунизма – всех систем, противопоставляющих себя индивидуалистической капитализации жизни.

Но я бы хотел подчеркнуть ещё одну их сторону – некую принципиальную некомфортность. Надо признать, что коллектив – это не нечто безусловно приятное, а, скорее, наоборот — очень напряженный и дискомфортный опыт бытия вместе. Проблема в том, что человек от природы и не коллективист, и не индивидуалист – он соединяет в себе эти качества. И сейчас, в исторический момент торжества индивидуализма и эгоизма, очень важно настаивать на этой некомфортной общности. Но мы должны ясно понимать, что подобные попытки будут вызывать органическое отторжение и неприятие. Скажем, мне, как и всем, тяжело находиться в публичном пространстве все время, не имея возможности уединения. Но я сознательно готов принять такое напряжение, потому что оно и открывает новые возможности себя в бытии с другими. Временные рамки — пресловутые 48 часов — приводят наши семинары не к повседневности, а, скорее, к своеобразному её нарушению. Мы разделяем эксцесс преодоления комфортного индивидуально-семейного бытия. И именно этим семинары важны. Но 48 часов для меня, наверное, предел.

Мне хотелось тебя спросить: а чему мы научились на всех этих семинарах? Куда стоит двигаться дальше, чтобы не превратиться в дешевый (в смысле найма) интеллектуальный гастролирующий цирк?

НО: Согласен, что дальнейшие события не должны сильно вываливаться за рамки 48 часов. В этом есть ценность эксцесса совместного творческого опыта. Но, видишь ли, Дима, мне как раз именно цирк видится скорее как позитивная и довольно органичная модель развития наших практик. Одна из возможных моделей. Я имею в виду, разумеется, цирк в понимании раннего Брехта, который включал в свои постановки репризы клоуна Карла Валентина. В своем знаменитом высказывании о важнейшем из искусств (избеседы с Луначарским), Ленин говорил, как известно, и о цирке, имея в виду его потенциал соединения в себе развлекательных и образовательных элементов.

Мы уже обсуждали выше, что наш эксперимент носит неустойчивый номадический характер. И в чем-то наши семинары — это и есть цирк политического, образовательного, бытового, и творческого эксцесса. Цирк как праздник, возникающий только в условиях коллективного творческого проживания. Праздник, обеспеченный, в том числе, и неустанной ежедневной ненормированной работой, самодисциплиной и полной самоотдачей.

И этот праздник, парадоксальным образом, оказывается связан с нашими возникающими отсылками к стахановскому движению. При всей противоречивости самого феномена стахановства, дух рабочего энтузиазма — это то, что, в нашу эпоху вялости и меланхолии имело бы смысл вспомнить. Ведь, в конечном счете, выставочные залы – это наши цеха и забои (но не офисы!). Я сейчас не сравниваю труд шахтера и художника. Творчество — это не производительный труд, и нам неведомы «нормы выработки» в точных единицах. Так же хотелось бы провести границу между нашей радостью трудного творчества и корпоративным энтузиазмом менеджера, верующего в индивидуальный успех и готового на самоэксплуатацию и неоплаченные сверхурочные ради карьерного роста.

Но есть нечто объединяющее с тем периодом трудового героизма – это уверенность в том, что мы работаем не за зарплату, которую потом можно с удовольствием потратить на личное мелкобуржуазное довольство или же на то, чтобы прокормить семью. Мы работаем для того, чтобы построить новое общество. Неустойчивость нашего положения и бескрайние просторы несделанного всё так же придают нам энтузиазма.