Недавно я наткнулся на медицинский термин «миметическая работа» (mimetic labor), означающий ложное или сорванное начало родов. Начинаются мучительные схватки, но шейка матки не расширяется. Потенциальность достигает пика. Пузырь, кажется, вот-вот вырвется в действительность (актуальность). Но этого не происходит. Схватки стихают, беременность продолжается. В английском «labor» означает как родовые схватки, так и работу, так что в этом выражении имеется что-то вроде рискованной метафорической ссылки на то, что проделывает – и может проделать – мимесис как способ актуализации.

Поздний советский период породил культурное ископаемое топливо, которое многие сегодня хотели бы пусть в ход, актуализировать. Любопытно, что разнообразные усилия в этом направлении артикулируются как серия ложных начал, выбрасывающих лишь потенциальные актуализации или угрозы надвигающейся тотальности. Но успех или тотальные перемены так и не наступают, и проект оставляется ради другой, еще более грандиозной схемы. Каждый новый идеологический продукт обладает своей собственной телеологией. Но он быстро превращается в очередное дополнение к энциклопедии стремительного движения товаров потребления, выкидываемых слишком быстро, чтобы их использовали. Даже те проекты, которые пытаются развивать социалистические стратегии с целью задействовать подлинные освободительные импульсы советского прошлого, сталкиваются с этой проблемой. Мимесис превращается в кратковременную магию, проигрывающую всевозможные трагедии как жуткий фарс. Реальность кажется кишащей дурной потенциальностью, которую невозможно репрезентировать, готовой затрещать по всем швам именно потому, что смысл отсрочен. Время реакции, говорим мы, преисполненное знамений, прерывающих идиллию. Немного похоже на Бидермайер.

Но нет ли какого-то иного способа понимания пост-советской попытки актуализации? Может быть, миметическая работа обладает своим собственным потенциалом? Любопытный аспект мимесиса можно обнаружить в переводе. Перевод сегодня – ключевое средство для маркетинга многообразных потенциальностей советской культуры по мере того, как новая российская элита становится глобальной. В процессе перевода русские тексты зачастую нуждаются в том, что называется «евроремонт»: в обновлении и перезагрузке в матрицу глобальной культуры. Потому что слишком буквальные переводы актуализируют как потенциальные идеологические противоречия самого оригинала, так и определяющие ограничения того языка, на который осуществляется перевод. Подобно чревовещателю или миму, переводчик пребывает в постоянной опасности порождения колониальной карикатуры. Продуктивной его/ее деятельность делает то, что он/она развивает и использует всевозможные миметические стратегии, чтобы сделать противоречия не столь очевидными, затолкав их обратно в область потенциальности.

Любопытным образом, это позволяет заглянуть в то, чем действительно может быть «миметическая работа», если их ухватить как мимесис: чем-то весьма напоминающим диалектический реализм, предугаданный марксистскими эстетиками 1930-х. Многие сегодня пытаются актуализировать это наследие, хотя оно и остается неверно истолкованным. Диалектический реализм – это рефлексивная структура, потенциальность которой можно постичь, представив подрывной автопортрет Веласкеса с испанской королевской семьей. Оптика власти обрамлена и пропитана здесь барочной меланхолией, заставляющей испанскую монархию выглядеть собранием врожденных дурачков в зеркале живописи Веласкеса. Диалектический реализм фиксирует этот культурный потенциал, политизируя прием самого отражения-рефлексии. Величайший текстуальный пример этого можно найти в марксовой критике младогегельянского неверного перевода Прудона в «Святом семействе». В этом блестящем очерке Маркс использует потенциал неверных прочтений Прудона, указывая на – и заостряя – неверные толкования младогегельянского языка, на который был осуществлен перевод. Но что еще важнее, Маркс политизирует и усваивает ложные идеологии, апроприируя их и порождая потенциальность, которую его собственная работа переведет позднее в новый миметический метод диалектического материализма.

Нельзя ли востребовать назад такие рефлексивные структуры, применив их, например, к проблеме перевода, или это будет еще один пример миметической работы в сугубо медицинском смысле? На данный момент вопрос этот – источник мучений, особенно потому, что условия современного интеллектуального труда оставляет так мало времени на написание длинных текстов. Вот почему я должен закончить на этой стадии, набросав лишь в общих чертах не более чем еще одно новое начало.