“В “силе негативности” Гегель усматривал жизненную стихию духа и, следовательно, разума. В конечном счете, эта сила была силою постигать и изменять данные факты в соответствии с развитием потенциальных возможностей и путем отрицания “позитивного” как только оно становилось преградой на пути свободного развития. В самой своей сущности разум есть противоречие, противостояние, отрицание до тех пор, пока свобода не будет реализована. Если противоречивая, противоборствующая, отрицательная сила разума терпит поражение, реальность совершает свое движение, повинуясь собственному позитивному закону, и, не встречая противодействия со стороны духа, раскрывает свою репрессивную силу”.
Герберт Маркузе из “Разума и Революции”

“Я не цензуру осуществляю, а фейс-контроль. Надо понимать, в какое время мы живем”.
Олег Кулик, о своей роли куратора на проекте “Верю!”

01. Россия, начало 2007 года

В последнее время нарастает волна пропаганды, которая стремится внушить, что жизнь становиться все лучше, что все беды переходного периода уже позади. Наступает время стабильности, нормализации, растет уровень благосостояния, страной правят мудрые правители, которых народ не просто выбрал, – он им доверяет, что они ведут страну единственно верным путем, которому не может быть никакой альтернативы. Любой, выражающий в этом сомнение, по недавно принятому закону легко может быть объявлен экстремистом, внутренним врагом – пособником откуда-то стремительно множащихся врагов России. Эфир и медиа начали заполняться штампами, удивительно напоминающими фразеологию эпохи брежневского застоя, и не случайно, что 100летний юбилей со дня рождения Брежнева в декабре 2006 года был вдруг отмечен с огромным воодушевлением. Власть, лихорадочно выискивая в прошлом исторические эпохи для своей легитимации, выбирает те моменты истории, за которыми в последствии устойчиво закрепились определения реакции и застоя, упорно вытесняя из коллективной памяти, чем они всегда кончались.

02. О вере к власти

Сегодня власть в России начала осознавать, что уже недостаточно контролировать экономику и манипулировать политической жизнью. Жесткого контроля публичной сферы, криминализации институтов гражданского общества и трудовых отношений уже недостаточно. Идея “суверенной демократии” на самом деле утверждает только то, что элиты российского общества уже достигли высочайшей степени суверенности по отношению ко всему остальному населению и эта суверенность должна быть выведена из-под любых форм критики. Единый суверен государства-корпорации требует своего утверждения в новом символическом порядке, который основан на множественности репрезентации своего признания. Требуется ре-конструирование публичной сферы как единого аффирмативного целого и отказа от любых идей трансформации, вне проектов власти. Задействование механизмов веры, как главного средства “обмана масс”, необходимо для утверждения сакральности власти и скрытия механизмов ее работы. Для решения этих задач силы капитала и бюрократии уже явно недостаточны и вот тут, конечно же, необходима поддержка работников культуры.

03. Автономия. Перезагрузка по-русски. 

Как российская элита стремиться к своей суверенности, так и большинство современных российских деятелей культуры востребует идеи автономии культуры. При этом идеи автономии оказываются наполненными весьма подозрительным смыслом, и воспринимаются, как независимость от любых задач социальной ангажированности и критики. Подобным, более чем вольным, интерпретациям соответствует традиционная ориентация российских деятелей культуры на дистанцирование от политики, уход в мистические, сакральные практики, отказ от негации в пользу позитивного утверждения. Со времен знаменитого письма Пушкина к Чаадаеву 1836 года, где он пишет о ситуации в России своего времени: «Это отсутствие общественного мнения, это безразличие по отношению к тому, что является долгом, справедливостью и истиной, это циничное презрение к мысли и достоинству человека приводят в отчаяние» – мало что изменилось.

Смиренно решив, что в мире никакие изменения невозможны и конец истории воплотился в бесконечных воплощениях суверенности гаранта Конституции, искусство обращается к сугубо индивидуальным позитивным ценностям. В этих процессах культура консолидируется с властными элитами, отказываясь от проблематизации условий своего существования и воспроизводства в публичной сфере. “Сегодня нужны позитивные ценности!” заявляет Олег Кулик и ведущие и рядовые деятели культуры готовы выразить с ним полную солидарность. Но за этими супер-позитивными утверждениями можно увидеть серьезный экономический расчет на то, что культура обретает свою надежную вписанность в институции власти и капитала. Манифестации позитивности, через возгласы “Верю!” (не столь принципиально во что) щедро оплачиваются полноценным российским рублем – подтверждение тому рекордный бюджет выставки с одноименным названием. И серия проектов, носящих сходные названия, не заставила себя ждать – пример тому – недавнее учреждение премии Академии Художеств “Вера”.

04. Проект(ы) художественного оптимизма

Современное искусство после непродолжительного периода девиаций 90-ых годов в проекте “Верю!” наконец делает заявление о своем полном принятии сформированного режима своего функционирования. Каков он, этот режим? Художественные проект – отрабатывающие матрицы сакрального-национального-традиционного в современной версии New Age fusion доказывают свою притягательность не только для бизнеса. Есть надежда, что и государство, наконец-то, зафиксирует свой выбор – ведь “некоторое благолепие с элементом тайны, сказки, мистики” (Олег Кулик о проекте “Верю!”) вполне может потянуть на национальный брэнд. Проект “Верю!”, словами своего идеолога Кулика очень точно формулирует задачу, в которой сомкнулись интересы элиты художественной, правящей, и бизнеса. Современной России нужен не критический интеллектуализм кураторских практик, а face control (1) – то есть аналог современной российской политики – вытеснение всех, кто способен сохранять сомнения и практиковать критику, в зону не-различения, в «голую жизнь» борьбы за физическое выживание.

05. Выбрать сторону силы

Момент реакции характерен тем, что в нем получают преимущественное развитие наиболее регрессивные модели развития культурного производства, ставя его в полную зависимость от популистких задач элит. В переводе на политический язык это звучит так: искусство отказывается от своей способности учреждающей власти и ставит себя в позицию обслуживания власти существующей, то есть из оппозиционно-критической практики оно переходит на сторону силы и становиться языком оформляющим идеологию правящего класса. “Скреплять народ может только общая система образов, общее понятие ценностей и символов” (Вл. Сурков) Таково историческое значение искусства в эпохи реакции, и российская ситуация не стала исключением. Культура, как и все общество, развивается в гипертрофированной форме, что приводит к самым спектакулярным проявлениям варварства – новая московская архитектура, новые российские теле-шоу и кино, потоки мусорной книжной продукции и последние «салонные» тенденции в современном искусстве – яркое тому подтверждение.

06. В чем сила нашей “creative industry”? 

Современная власть в России до последнего времени оставалась дезориентированной по отношению к современному искусству. Эта совершенно маргинальная зона в сравнении с поп-культурой или спортом была предоставлена самой себе и практически лишена какой-то релевантной поддержки, как бизнеса, так и государства. В тоже время, элита, набираясь опыта, осознавала, что эпоха глобализации требует современного национального брэндинга. Стало ясно, что игнорировать потенциал современного искусства совсем уж глупо – т.к. оно в последнее десятилетие развилось в мощную индустрию с огромной капитализацией и привлекательным имиджем, переплетающимся с современной индустрией досуга, туризма и трансформацией городской среды в единый шопинг-центр.
Однако, чтобы сократить явное отставания России в этой области, не достаточно просто позвать западного тренера для национальной сборной, хотя команда кураторов Московской биеннале могла сыграть подобную функцию, если бы ее могли бы заинтересовать в России чем-то большим, чем разовыми выплатами крупных гонораров. Необходимо создать уникальный национальный продукт, который мог бы конкурировать с западными товарами.
До последнего времени этого продукта в достойных оптовых продаж количествах не вырисовывалось. Или же этот продукт находился в зоне неразличения для российских элит, сформированных в условиях сырьевой экономики, криминализированных бюрократических структур, объективно не нуждающихся ни в каком иновационно- рискованном бизнесе, как современное искусство. И лишь тогда, когда российские деятели культуры начали дискутировать “попытки искусства выскочить из общей ситуации инновации, а создать ситуацию какого-то совсем другого типа: стабильности, неизменности” (Анатолий Осмоловский), то тут повеяло чем-то очень родным, и поддержка оказалась обеспечена. Но дело даже не том, нарастет ли серьезный спрос “на веру” на международной сцене или не нарастет. Главное, что на это уже есть спрос внутренний.
Капитализация “Веры” российских интеллигентов стала местным ноу-хау как разработка своей оригинальной версии “creative industry”.

07. Почем опиум?

Опиум нынче дорог. Экономика веры давно уже отошла от архаических форм церковного влияния на паству. Шоппинг-центры последнего поколения и телешоу работает эффективнее, чем множество открывающихся церквей. Главное – не допустить и тени сомнения в том, что что-то может быть прекраснее и желаннее, чем президент – отец нации, его правящие партии, прилавки, полные товаров, высокие заборы на Рублевке, за которыми стоят дома важных людей в ожидании, когда их гостиные наконец-то будут украшены произведениями национальных художников. К тому же, чем больше инвестиции, тем выше откат. Сформировавшаяся в этой экономической парадигме логика местного капитала говорит о том, что никому не интересно поддерживать небольшие проекты, – необходим размах. Если критическое сознание в реальном дефиците в России, то вот уж веры всегда было более чем достаточно. Главное найти ей дорогую и современную упаковку. И упаковщики появились. В больших количествах.

08. О пользе неверия

Стрый лозунг “чем хуже, тем лучше” таит ту опасность, что в результате лучшее строить будет уже не из чего. Момент реакции, как и любое другое время, является динамическим равновесием, – в эти моменты главную разрушительную силу общества представляет сама власть, которая, утратив любые ориентиры прогресса и свободы, неминуемо срывается в очередной кризис. Время реакции всегда исторически обречено, т.к. из-за боязни потерять мнимую стабильность оно работает в режиме закрытия множества возможностей. К тому же, любая власть, даже завязанная на природные ресурсы, не едина и всегда расколота на множество жестко враждующих группировок, которые не способны сохранить даже внешнюю репрезентацию единства. И сами чуткие деятели политики чувствуют отсутствие перспективы, даже в моменты, когда кажется, что все идет блеск, как хорошо.

За реакцией неизбежно приходит время подъема, субъекты которого вынуждены обращаться к иным историческим событиям и хранить верность практикам эмансипации даже в самые мрачные времена. Источник подлинного общественного развития заключен в сохранении критической множественности подходов к возникающим задачам, стоящим перед обществом. В способности видеть и отстаивать различия, там, где власть навязывает тупиковую композицию тотализирующего единства – нации, корпорации, потребления, государства.

Только учреждающий человеческий труд, каждый раз освобождаясь от оков, связывающих его творческую энергию, способен создавать нечто подлинно новое в искусстве, политике и повседневности, то, что уже невозможно приватизировать и что может быть разделено во благо всех. Именно поэтому только один аспект веры оказался не доступен процедуре капитализации в этом парке аттракционов под названием “Верю!”. Вера в критический разум и достоинство человека; вера, наполненная страстью к равенству; вера в идею справедливости; вера, которая дает силы каждый раз превосходить себя и становиться больше, иными словами – вера в коммунизм.