Столкновения в Сиэтле стали политическим событием, которое, как любое событие, прежде всего привело к преобразованию субъективности и создало новый модус чувствительности. Лозунг “иной мир возможен” симптоматичен для этой метамарфозы субъективности и соответствующего образа чувствительности. Событие Сиэтла радикально отличается от других политических событий недавно истекшего века. К примеру, оно более уже не отсылает к классовой борьбе и необходимости захвата власти. В нем не упоминается исторический субъект, рабочий класс, враждебный ему капитал, или фатальное сражение, в которое они неизбежно втянуты. Оно (само)ограничивается заявлением, что “нечто возможное было создано”, что существуют новые возможности иной жизни, и что задача состоит в их реализации; что возможный мир был выражен и что необходимо его возможность довести до завершенности. Мы вступили в иную интеллектуальную атмосферу, иную концептуальную констелляцию. До Сиэтла, иной мир оставался всего лишь виртуальностью. Теперь он актуален, или возможен, хотя это такое актуальное и такое возможное, которое еще должно быть реализовано. Трансформация субъективности должна изобрести такие условия времени-пространства, которые позволили бы наблюдать за этой переоценкой ценностей, проводимой поколением выросших после падения Берлинской стены, в период глобальной экспансии США, в условиях Новой Экономики. Двойное создание, двойная индивидуация, двойное становление. Знаки, изображения и высказывания играют в этом двойном становлении стратегическую роль: они делают возможным появление возможного, а также поддерживают его реализацию. Именно в этой точке “конфликт” сталкивается с доминирующими ценностями. Воплощение новых возможностей существования вступает в противоречие с уже существующей организацией власти и устоявшейся системой ценностей. Захваченный событием человек одновременно понимает и то, что в наше время невозможно стерпеть, и то, какие новые возможности жизни содержатся в этом времени. Модус события проблематичен. Событие не дает решения проблемы, скорее проявляет возможности. Для Михаила Бахтина, событие раскрывает природу бытия как вопросительную, или проблемную – а именно, таким образом, что сфера бытия события одновременно является “ответствованием и вопрошанием”. Происходившее в Сиэттле складывалось из определенного телесного соотношения, сочетаний тел (в их действиях и желаниях), состоящих из индивидуальных и коллективных сингулярностей (множественность индивидумов и коллективов – марксисты, экологи, активисты профсоюзов, троцкисты, медиа-активисты, “ведьмы”, Черный блок и т.д., каждый из которых практикует особенную форму телесных соотношений в ходе рабочего взаимодействия). Параллельно проявилось и соотношение высказываний, режим высказываний, сформировавшийся из множества режимов высказывания (высказывания марксистов не похожи на высказывания медиа-активистов, экологов или “ведьм”, и т.д.) Соотношения коллективного высказывания выражаются не только посредством языка, но также через технологичные машины выражения (Интернет, телефон, телевидение и т.д.). И соотношение тел, и соотношение высказываний конструируются по условиям текущих взаимоотношений между властью и желанием.

Событие отворачивается от исторических условий ради создания чего-то нового: новой комбинации тел (их действий и желаний, которые переплетаются, например, среди демонстрантов), а последующее выражение этого, вербальное высказывание, есть результат и эффект такой телесной комбинаторики: иной мир возможен.

То, что выражается – смысл – не является ни описанием тел, ни их репрезентацией. Возможный мир существует во всей полноте, однако пока лишь внутри говорящих о нем средств выражения (лозунгов, телерепортажей, Интернет-общения, газетных статей).

Событие самоактуализируется в душах – иными словами, оно создает изменение в чувствительности (что есть не-телесная трансформация), которое делает возможным новое ценностное суждение: человек понимает, что именно является недопустимым в окружающем мире, и какие возможности иного существования при этом заложены в нем.

Возможный мир уже подпитывается определенной реальностью через обсуждения, через общение, однако реальность эта теперь должна быть завершена, должна свершиться через оформление новых телесных соотношений.

Событие конституирует взаимодействия между двумя типами соотношений; именно событие распределяет субъективности и объективности, которые ниспровергают конфигурации тел и знаков. Каждый приходит со своей собственной телесной машинерией, собственной машиной выражения, а домой возвращается с необходимостью их переоформления в соответствие со сделанным и со сказанным. Формы политической организации (со-функционирования тел) и формы высказывания (теории и высказывания о капитализме, субъектах, формах эксплуатации, и т.д.) должны быть взвешены и соотнесены с событием. Даже троцкисты вынуждены спрашивать: “Что же произошло? Что происходит? Что произойдет?”, и объяснять свои действия в ходе события (организация) и свои слова (развиваемый ими дискурс).

В этой точке мы видим, что проблемным является сам порядок вербальных высказываний. Все вынуждены раскрываться к событию, иными словами, открывать себя в области вопросов и ответов. Событие проходит мимо тех, кто дает заранее заготовленные ответы (а таких много). Такова политическая драма, в которой мы участвовали после 1968, упуская событие, поскольку вопросы имели предопределенные ответы (маоизм, ленинизм, троцкизм).

Событие настойчиво, что означает – оно по-прежнему несет воздействие, по-прежнему производит эффект: по всему миру в свете события значительно прогрессируют обсуждения того, что есть капитализм и что такое революционный субъект сегодня.

Язык, знаки и изображения не являются репрезентацией чего-то, они скорее помогают чему-то произойти. Изображения, язык и знаки конституируют реальность, а нее ее репрезентацию.