Повсюду власть с неизменным упорством выдает себя за природу. Повсюду учрежденные ею законы притворяются естественными законами. Повсюду наиболее хитрые, жадные, проворные и злые из человеческих существ рядятся в шкуры благородных зверей.
Принято думать, что природа – царство необходимости, в котором суровые законы естественного отбора правят животным миром. Подражая ему, наши правители все более настойчиво утверждают: справедливость – право сильнейшего. Но уже Сократ знал, что они либо ошибаются, либо лгут. За это философа посадили в тюрьму и убили от имени государства и по его праву.
Власть говорит: человек по природе жалок и труслив, его нужно пороть и унижать, – и показывает народу своих вождей. Капитализм говорит: человек алчен, каждый должен бороться с другим за свой кусок мяса и победить, потому что его успех в его собственных руках, – и показывает нам веселых розовощеких менеджеров. Суверен говорит: природа – это зло, но некоторое зло теперь будет называться добром и богом, потому что я действую от его имени и называю это справедливостью, а герой маркиза де Сада продолжает:
«Я чудовище, нечто выблеванное природой, чтобы я помог ей в разрушении… Я наслаждаюсь всеми удовольствиями деспотизма…
– А справедливость?
– Не существует в этой стране, поэтому я и выбрал ее в качестве своего приюта…».
Мировой рынок в любой стране учреждает «естественный» порядок вещей, в котором увековечивается неравенство, и тогда мы думаем, что капитализм – это навсегда. От имени природы справедливость подменяется чистым произволом, становится слепой судьбой, неизбежностью, равнодушной «волей богов». Природа молчит, позволяя кому угодно за свой счет распоряжаться нашей жизнью.
«Эта жизнь постоянно чему-то подчиняется, в этом отношении ей можно доверять (trust), она безоговорочно склоняется перед безразличным могуществом, перед той силой смертельного безразличия, какой являются деньги. Дьявольская и потому радикально испорченная, природа это проститутка, она верно прислуживает, и в этом ей можно доверять…» (Ж. Деррида).
Кто хочет себя узаконить, тот говорит от имени природы, что иного не дано. Естественная – и в то же время сакральная, изначальная (от природы) – и раз и навсегда данная (богом) – такой выказывает себя поставленная над нами власть, когда мы забываем, что сама она вне закона и права, и что у нее нет оправдания. И вот мы уже слышим: подчиняйся! потребляй! И вот уже наше движение преграждают запретительные знаки: остановись! заплати!
Не нужно пытаться подражать природе – все равно из этого ничего не выйдет. Всякий раз, когда мы пытаемся подражать природе, у нас получается концлагерь или фитнесс-клуб.
Ведь наша природа – культура, а культура – это мир, который не только, как бог индейцев, создает сам себя из ничего, но и меняет себя – на основании того, что есть, и навстречу тому, чего еще никогда не было. Он меняет себя, когда понимает, что «все что прочно – непрочно» (Брехт). Он меняет себя нашими руками.
Культура – это протест. Не против природы, а против той покорной части самой себя, что, переодеваясь невинной природой, выходит на панель. Протест соприроден культуре, он ее смысл и ее природная, животная страсть, которой, во что бы то ни стало, мы остаемся верны.