… Однако, с другой стороны, решение умственной задачи совершается почти таким же способом, каким собака,  держащая  в  зубах  палку,  пытается пройти через узкую дверь: она мотает головой  до  тех  пор,  пока  палка  не пролезает, и точно так же поступаем мы, с той только разницей, что действуем не наобум, а уже примерно зная по опыту, как  это  делается.

Роберт Музиль, Человек без свойств

 

1.
На первый взгляд может показаться, что описание когнитивного процесса, данное Робертом Музилем, имеет отношение к борьбе левых за лучшее общество. Но так ли это на самом деле? Действительно ли мы “уже примерно знаем по опыту, как  это  делается”, когда собираемся изменить общество к лучшему? Этот вопрос особенно важен для осмысления исторического опыта Советского Союза, от его первоначального триумфа до итогового поражения. Процесс рефлексии был в свое время инициирован  теми, кто оставался верен идеалам партии: именно они осмелились растревожить болезненные раны коммунистической истории, рискуя превратиться в глазах своих товарищей в предателей и изгоев. Особенно неприятно здесь то, что страстное желание советских марксистов переписать историю становления СССР оказалось в значительной степени губительным для попыток изучить подлинную историю.

 

Среди событий, характеризующих первые годы существования Советского Союза, одним из самых знаменательных было восстание моряков в Кронштадте – и его подавление большевистским правительством. По большому счету, это была последняя попытка Советов рабочих и солдат – надежды и опоры Октябрьской революции, тех, благодаря кому она победила – исправить положение, возникшее с захватом власти большевиками, и установить свою гегемонию. Недовольные отменой новых революционно-демократических институций, кронштадтские Советы обратили свой гнев против центральной власти большевиков. По их мнению, большевики “путем резкой пропаганды (…) заманивали сынов рабочего народа в ряды партии и сажали их там на цепь строжайшей дисциплины. Позднее, когда коммунисты почувствовали себя достаточно сильными, они стали сперва шаг за шагом исключать социалистов иного толка, и, в конце концов, отодвинули от руля власти самих рабочих и крестьян, продолжая, впрочем, руководить страной от их имени.”

Однако Кронштадтский мятеж не только вскрыл глубокое недовольство авторитарной политикой большевиков, провозгласивших себя лидерами революции. С одной стороны, это действительно был кульминационный момент в череде митингов и забастовок, отвергающих усиленный контроль над экономикой, продразверстку и красный террор. С другой же стороны, мятеж подтвердил необходимость скорейшего перехода к Новой экономической политике (НЭПу). Непосредственно после него было принято решение о замещении революционной программы военного коммунизма рыночной либерализацией секторов сельского хозяйства и мелкого предпринимательства при сохранении контроля над самыми важными отраслями промышленности – добычей угля, железа, выработкой электричества. Совершенно очевидно, что меры эти были нацелены на усиление и укрепление власти, оказавшейся под угрозой в связи с ужасной продовольственной ситуацией в аграрной по преимуществу России.

Однако у НЭПа имелось также и глобальное измерение: еще в 1917 Ленин активно выступал против интернациональной социально-демократической идеи о том, что пролетарская революция осуществима лишь в капиталистически высокоразвитой стране. При этом он указывал на то, что в России, где капитализм был не развит, а государственная власть опиралась на добуржуазные структуры, шансы на революцию лишь возрастали. С тех пор, как ” империалистическая цепь была прорвана в ее самом слабом звене”, – утверждал Ленин – революция распространиться по всей Европе. Но как только стало ясно, что революция в Западной Европе провалилась, Ленин осознал: у Русской революции теперь только одна альтернатива – сдаться или перезимовать. Каутский прокомментировал эту дилемму следующим образом: “Наши большевистские товарищи все поставили на карту всеобщей Европейской революции. Когда же выпала иная масть, они вынуждены были идти путем, ставившим перед ними неразрешимые задачи” (Карл Каутский, «Диктатура пролетариата»).

Иными словами, ленинский практический волюнтаризм наткнулся на исторические преграды. Эти преграды он  попытался сломать, напирая на то, что история – это якобы объективный процесс развития производительных сил. НЭП же был призван выполнить историческую миссию буржуазии, а именно – позволить производительным силам создать материальные предпосылки социализма. Согласно Ленину, буржуазия была уже не в состоянии справиться с этим заданием, т.к. давно уже погрязла в империалистическом беспутстве и разложении. Так, летом 1923 года Ленин пишет: “Если для создания социализма требуется определенный уровень культуры (хотя никто не может сказать, каков этот определенный “уровень культуры”, ибо он различен в каждом из западноевропейских государств), то почему нам нельзя начать сначала с завоевания революционным путем предпосылок для этого определенного уровня, а потом уже, на основе рабоче-крестьянской власти и Советского строя, двинуться догонять другие народы” (В.И. Ленин, «О нашей революции»).

В течение десятилетий эта точка зрения оставалась решающей для советской экономики. На протяжение 20-х – 30-х гг., начиная с периода НЭПа и далее во времена правления Сталина, Советский Союз пытался копировать развитие производительных сил, имевшее место на индустриализованном Западе, прибегая к метафоре инструмента, который надо грамотно использовать. По мере развития такой экономической политики становилось ясно, что непосредственная организация труда теперь сведется к тэйлористским техникам, основанным на дисциплине и рационализации и ориентированным на единственный критерий – высокую производительность. Другими словами, пролетариат опредмечивали, вместо того, чтобы ожидать полное упразднение пролетариата как класса в процессе его политической субъективации. Очевидно, требования кронштадтских матросов предвосхищали такое опредмечивание политической субъективности. Моряки в Кронштадте  выступали против государства, они ратовали за передачу власти Советам и за собственное освобождение. Советы, говоря об освобождении, подразумевали именно процесс производства, а не некую внешнюю инстанцию. Процесс производства общества, форму и содержание труда, призванного обеспечить воспроизводство общества в целом – вот политическая арена конфликта между личностью и обществом, индивидуальным и социальным.

Для Ленина же освобождение личности было не более чем побочным продуктом освобождения производительных сил. В соответствии с этой точкой зрения Ленин перенес весь процесс развития исключительно на область объективного бытия, при этом сознание и интуицию отдельных людей он свел к пассивному отражению и элементарному воспроизводству этой самой объективной реальности. Так история оказывается не более чем подразделом теории природы, научные открытия которой приближаются к абсолютной истине в процессе эволюционного развития. А так как партия просто проводит в жизнь и выполняет законы природы, то и все ее действия обретают неоспоримое высоконаучное основание. Чистая теория может быть реализована в чистой практике, практике, основанной на применении открытых объективных законов. Таким образом ленинизм сводит праксис к административно-учредительному применению теоретических прозрений Партии. Как таковые, учреждения пролетарской революции оказываются излишни, а в худшем случае и вовсе контрреволюционны.

 

2.

Для ленинизма Кронштадт был вдвойне опасен: он поставил под сомнение, во-первых, большевистское понимание партии, а во вторых, претензии этой последней на власть. Главное требование, звучавшее в ходе мятежа – “Вся власть Советам, а не партиям!” – разрушало социальный миф, согласно которому большевистское правительство передало власть в руки народа. Любая независимая артикуляция требований рабочих через само-организованные советы – а вместе с тем и демистифицирующий, делегитимизирующий эффект подобной артикуляции – представляли собой ничуть не меньшую опасность, чем угроза вооруженного восстания. Поскольку наступление научного социализма подразумевало, что пролетариат должен соответствовать партийным нормам, ему теперь предстояло доказать свою революционность, подчинившись декретам партии. По этой-то причине большевики и не могли рассматривать свое подавление Кронштадтского восстания  как предательство рабочего класса. Как раз напротив: это рабочие предали сами себя, это они пошли против собственных «объективных» интересов, воплощенных в Партии. С этой точки зрения реальная социальная практика отдельно взятого пролетария утрачивала всякий смысл, более того, нарушала единство революционной воли. Этот антагонизм можно было смягчить только благодаря принципу четкой централизованной организации сверху вниз (Ленин). Именно поэтому на Х съезде партии (он начал свою работу как раз, когда войска Тухачевского подавляли кронштадтский мятеж) было принято постановление о запрещении фракций внутри партии.

За пятьдесят три года до этого Маркс высказывал свои сомнения в отношении подобного централизованного способа организации: “если даже это [т.е. центристская организация] и возможно – а я полагаю, что это невозможно tout bonnement – то уж точно не желательно”. Продолжая эту линию, Роза Люксембург противопоставила ленинскому “демократическому централизму” понятие “само-централизма”: “[Пролетарское движение] распространяется и развивается в соответствии со следующими диалектическими противоречиями: армия пролетариата пополняется и осознает свои цели в ходе самой борьбы. Активность партийной организации, рост пролетарского осознания целей борьбы, да и сама борьба – это вовсе не различные явления, механически отделенные друг от друг во времени, как в бланкистском движении, но лишь разные аспекты одного и того же процесса. С одной стороны, если не брать общие принципы борьбы, для социал-демократов не существует какой-либо готовой, установленной и продуманной заранее тактики, которой Центральный Комитет мог бы обучить членов своей партии на манер того, как обучают новобранцев в военных лагерях. С другой стороны, уровень влияния социалистической партии постоянно колеблется из-за подъемов и затуханий борьбы, по ходу которой возникает и растет организация”. Для Розы Люксембург организация – это  процесс. Она считает, что “марксистская версия социализма ни в чем не поддается строгой фиксации и формализации, – в том числе и в вопросах организации” (Роза Люксембург, «Вопросы организации русской социал-демократии», 1904). Главное условие высвобождения организационной фантазии политических субъектов, условие, которое позволит разрушить логику отчуждения, заключается для нее в следующем: необходимо перестать подчиняться авторитету, включая авторитет своей собственной организации.

 

Этот процессуальный характер, похоже, реализуется сегодня в понятии «множеств». Эти множества заявляют, что приспособили свои неиерархические сети связей к изменившимся, пост-фордистским условиям производства и вынесли уроки из опредмечивания пролетарской субъективности. В них – обещание революционного субъекта, приходящего на смену понятию класса.  (Не-)правда множеств  заключается в их аисторичном, извечном характере: как всегда, положение угнетенных в обществе предопределяет их к отсутствию собственности и эксплуатации, экспроприации их «природной» продуктивности. Поскольку каждая личность является частью производственного организма, она знает, что была подчинена несправедливости самой природой своего бытия. Эта философия приходит сегодня на смену конкретному анализу капиталистических условий производства. Производительность приходит на смену понятию труда, разработанному марксизмом и подразумевающему представление о всеобъемлющем универсальном целом. Однако эта тотальность утрачивает свои капиталистические черты. Так, множества упускают из вида тот факт, что производительность – это не природная сила, она всегда проявляется как общественная форма, лишь при капитализме становясь динамическим лейтмотивом. В чем теория множеств находит свое завершение, как не в возрождении классической теории эксплуатации, которая ставит своей целью освобождение труда и производительности, за исключением вопроса о цели самого труда, тем самым исключая политического субъекта как того, кто ставит себе цели, не растворяясь при этом в закономерностях производства? Производство священно. Оно не ставится под вопрос, с ним  заключают сделку как с контр-принципом. Все, что субъекту нужно сделать – это присвоить производство как собственность. Само понятие эксплуатации остается расплывчатым, растворяясь в общем чувстве моральной экспроприации. Труд как продукт исчезает вместе с мистифицирующим расширением и превознесением понятия производительности. Недовольство историческим революционным субъектом «рабочего класса» торит сегодня дорогу к отречению от него.

 

На самом деле, кажется очевидным, что не только новая экономика пришла на место тэйлористской рационализации труда, но что эта последняя продолжает утверждаться посредством внедрения дисциплины в свои гибкие структуры. В то же время, к рационализации понуждает и классическое индустриальное производство, которое зачастую перемещается лишь с точки зрения места. Но множества больше не говорят о наемном труде: это молодежное движение, грезящее о воздушных замках постиндустриального общества, в котором нет ничего, кроме нематериального труда. В этом смысле, это никакие не множества, а европоцентристский проект, не допускающий никакой интернациональной критики и организации. В традиционном рабочем движении множества видят не более чем устаревшие модели фордизма и тэйлоризма. Это не только неудовлетворительно на уровне общественного анализа, но и отрицает тот факт, что движения рабочих всегда понимали себя как проекты, противопоставляющие себя фордизму, как предвосхищение его будущего, его вымирания. Остается единоличная борьба за признание в качестве рабочего (т.е. требование соответствующей платы за работу по дому, за признание искусства трудом и так далее). Подчинение личности чужим целям через посредство существующего производственного процесса утверждается при помощи особого восхваления нематериального труда, в то время как его эфемерность и гибкость сливаются с идеологией самодостаточности, независимости, децентрализации и мобильности – для того, чтобы противиться нарастающему внедрению в эту сферу дисциплины.

 

В соответствии с пост-фордизмом, субъект множеств призван разносторонне развиваться в социальной мобильности. Однако, зеркально отражая эту мобильность, он теряет какой-либо шанс выйти за пределы «здесь и сейчас». Новые медиа – которые, как предполагается, подчиняются принципу неиерархической системы связей – наделяют полномочиями множества, многих, толпу образовывать системы связей и близости. Но слишком часто эти связи основаны на формальных действиях, от которых можно отказаться и которые можно заменить другими, в зависимости от того, с какой частью толпы отождествляет себя субъект в данный момент. В этом смысле демократическая, постмодернистская, гибридная, горизонтальная структура таких встреч и знакомств уже не укоренена в политике, так что множества избавлены от необходимости оправдывать свои политические цели. Множества провозглашают: «конечная цель, какая бы она ни была, – ничто; движение – всё» (Бернштейн). На что Роза Люксембург возразила: конечная цель социал-демократического движения отличается от конечной цели буржуазии. (Но ее утверждение основывалось на классовом сознании, на историческое поручительство которого более нельзя полагаться.) Борьба фрагментирована, и единство рабочего класса создается только в революции. Розе Люксембург можно следовать постольку, поскольку единство субъекта не является предпосылкой левой политики, но есть то, что эта политика предвосхищает. Претворение в жизнь этого единства по-прежнему связано с конечной революционной целью.

«Критика и практика» – берлинская группа политических активистов. Основана в январе 2004 г., возникнув из распавшегося антифашистского движения Antifaschistische Aktion. Истоки группы – в борьбе с правым радикализмом и расизмом в Германии, но она выступает за рефлексивное, самокритичное отношение к этой борьбе, помещая набирающий в Германии силу национализм в более широкий контекст общественной борьбы. Группа организовывала как публичные выступления на демонстрациях и концертах, так и теоретические публикации и конференции (см. сайты https://www.kommunismuskongress.de/ и https://www.kapitalismus-reloaded.de/ Nov. 2005). Тезисы к самоопределению группы есть на сайте https://www.kp-berlin.de/.