Революция невозможна. В современную эпоху новых медийных технологий, революция в ее традиционном понимании невозможна. Кино и телевидение мобилизуют массы людей куда более эффективно, нежели любая «революционная ситуация». Не надо забывать, что само понимание «революционной ситуации» есть часть партийной риторики, призванной мобилизовать массу, сделать из нее фиктивного субъекта исторического процесса. И постоянный вопрос о том, кто же, в конце концов, главное действующее лицо в революции – массы или партии – ложный вопрос, вводящий диалектику там, где для нее уже не должно быть места.
Романтическое очарование революцией, вовлеченность в коллективное действие оказывается одним из инструментов политической борьбы, где партия оказывается крайне консервативным прагматическим институтом. Попытки перепоручить революционную миссию автономным группам или сообществам понятны, но все же неявно предполагают прежнюю «романтическую» модель политического действия, модель социального «события». Такой образ революции произведен буржуазной эпохой с ее культом нового, с ее ценностями свободы и равенства. Он сохраняется до сих пор даже в самых радикальных формах протеста.
Cопротивление всего лишь возможно. Обращение к фигуре сопротивления есть один из моментов неосознанного принятия того факта, что революция невозможна. Если революция ориентирована на успех, на победу, то сопротивление уже не подразумевает ни то, ни другое. Это, скорее, рефлексивное действие, сохраняющее за индивидом или общностью возможность критического высказывания, пусть даже оно и не может ничего изменить. При этом «эффективность сопротивления» оказывается не то что не имеющим смысла словосочетанием, но тем, что противоречит самому духу сопротивления – в мире тотальной эффективности быть неэффективным и даже не эффектным.
Сопротивление возможно только как слабое, ибо в качестве активно действующей силы оно моментально используется властными механизмами политики и рынка, становится еще одним из «эффективных» инструментов. В этом смысле всякое политическое сопротивление сегодня нужно только самой политике. Риторики революции, классовой борьбы, борьбы за права и свободы, давно освоены капиталом, и отмечают собой уже контролируемые зоны человеческой активности. Все это введено в нужные рамки, а искренние и наивные активисты – будь то диссиденты, антиглобалисты, троцкисты и многие прочие, выходящие под давно знакомыми лозунгами на площади, оказываются лишь одним из элементов системы, функционирование которой без них выглядит уже не достаточно либерально. Образ сопротивления существующему порядку формирует критическую позицию в отношении любого возможного проявления власти. Однако «критическая позиция» сохраняет зависимость от власти, пусть и через фигуру отрицания. Если революция – борьба за власть, то сопротивление – бесконечная борьба с властью, несмотря на бесконечные поражения в этой борьбе.
Бунт реален. Итак, революция невозможна, поскольку она всегда борьба за власть, а сопротивление – возможность построения субъективности, одалживаемая властью. Какова альтернатива? Я назову ее словом «бунт». Но не тот бунт, который автоматически ассоциируется либо с началом революционного движения, или с протестом, а бунт как актуализация жизненных сил. Это не политическое мероприятие и не индивидуальное действие. Бунт аполитичен и неиндивидуален. Он не борьба, не противостояние, а аффект и эксцесс. Эксцесс жизни в мире, где даже мысль и чувственность захвачены капиталом. В отличие от революции и сопротивления, бунт не имеет образа. Это чистое позитивное действие справедливости самой жизни, проходящее через наши тела, через коммуникацию тел. Бунт всегда не актуален. Он направлен не на изменение мира, он не репрезентирует собой никакие ценностные установки, а только обнажает зону жизни, в которой любые ценности оказываются неуместны. Он находится в зоне анонимной общности, не имеет никакой цели, никакого образа, кроме того, который придается ему разнообразными политиками post factum, а потому сегодня бунт смещается в те зоны, куда политика либо еще не пришла, или где она обнажает свое все свои властные инстинкты (создатели вирусов и хакеры в интернете, музыкальные hardcore-группы и отдельные художественные объединения, а также влюбленные, бомжи и террористы в мире «тотального благополучия»). В нем нет ни борьбы, ни отрицания, можно даже сказать, что бунт, при всей своей возможной агрессивности, – торжество ненасилия. Это ответ любой политике со стороны самой жизни, мобилизующей виртуальные общности. И не случайно мир медиа-образов – одно из основных пространств этого анархического действия. Энергия бунта – то, что заставляет нас находиться в режиме сопротивления, сочувствовать революционным проектам, а порой и участвовать в них, даже если мы понимаем всю их ложность и иллюзорность.
