Д. В вашей последней акции Фабрики Найденных Одежд “Трамвай Желаний”, участвовали восемь девушек, с которыми в последнее время активно работает Глюкля. Они не были художницами, но их самостоятельная работа, в форме инсталляций и перфомансов, наполнила жизнью исторические вагоны-экспонаты петербургского музея трамваев. В разговорах об этой акции, и ты и Глюкля говорили о том, что дали пространство для “голоса” этим молодым девушкам. Что это значит для тебя это стремление “дать голос” кому-то? Или это просто – фигура речи?

Ц. “Дать голос” девушке, или кому-то ещё – значит помочь выработать свой собственный голос. Девушки здесь идеальный пример – они в таком возрасте, или состоянии, потому что для нас этот возраст еще и метафора специфического состояния, когда они еще не знают, как их голос звучит по-настоящему. Что они хотят сказать? Какова сила их голоса, каков его тембр, его наполненость? Понятно, что сейчас мы говорим о голосе, как о возможности и желании человека заявить о себе в мире. Голоса девушек звучат еще неуверенно: в них много заимствованного, слабого. Но главное, это то, что это их собственные голоса, со всем тем, что их составляет. Ведь на самом деле, есть опасность, что голос человека вообще не выработается на протяжении всей жизни, но с нашими девочками, мы надеемся, это не произойдет, потому, что у них уже есть навык – звучать. Наша задача – создать рамку или сцену, которая, с одной стороны, придаст голосу форму, а с другой, создаст такую ситуацию, в которой девушка должна, вынуждена проявить свой голос. И это, мне кажется, очень важно, потому, что люди часто или трусят или просто не догадываются, как это делать…

Д. Давай воспользуемся понятием “резонанса” для обсуждения этой позиции. В “Музее трамваев”, у меня сложилось впечатление, что каждый вагон, в котором одна из девушек представляла себя – “свой мир”, как она его способна выразить, становился акустическим пространством, резонирующей тому, что происходило внутри. Девушки не просто реагировали на внешние изменения, вызванные их “голосом” – его действием на поведение публики и т.п. – они также активно вслушивались в себя… Насколько важен резонанс или обратная связь в проектах подобного рода?
Ц. Выстраивание рамок, или же пространства для “звучания” – самая важная вещь. Мы каждый раз создаем его для себя, как художники, иначе голос, как ты говоришь, не будет резонировать. Голос должен во что-то упираться, что-то очерчивать собой и возвращаться к тебе обратно. И все зависит от того, как ты эту рамку сконструируешь. Хороший пример, случай с Таней – поэтом, использующей в своих стихах предельно откровенные образы. Ее голос, мог легко раствориться на порносайтах, и никто бы не узнал, что это стихи о страстном желании любви.
Д. То есть в эффекте резонанса важен терапевтический момент?
Ц. Безусловно, терапия всегда резонанс. И мне очень нравиться, что ты нашел это слово. Сейчас я думаю, что резонанс – это то, на чем вообще строится все наше искусство. Например, наш “Психоаналитический кабинет Белых”. Ты знаешь наших “Белых”? Это такие персонажи, в которых мы перевоплощаемся посредством надевания костюмов химической защиты. Мы очень любим работать с этими нашими героями, поскольку, когда мы Белые, то мы превращаемся в каких-то странных, пустотных персонажей, которые не сексуальны, не индивидуальны и т.д. Можно прибавить еще десяток “не”. Поэтому мы можем делать все, что хотим. Так вот, благодаря своей “пустотности”, они создают условия для “усиления звучания” других людей, которые вовлекаются в акцию. К нам в “Психотерапевтический кабинет” приходили люди, которые рассказывали нам о своих проблемах. И когда они начинали “выделываться”, то это было смешно, им самим было смешно. Потому, что это можно делать перед Глюклей с Цаплей, но перед “Белыми”… Зачем? Потом “Белые” совещались и выписывали человеку “лекарство”. Это были такие странные и смешные предметы, которые мы нашли на блошином рынке и сопроводили инструкциями по применению. Инструкции были смешные, но одновременно, в них содержался намек на то, как “пациенту” выйти из своей проблемы. Но главная игра было в том, что мы говорили, что мы сами дать это “лекарство” человеку не можем, что он должен пойти и взять его сам. Мы выдавали пациенту карту местности, на которой был обозначен пункт, где именно находится его “лекарство”. Человек шел с этой картой и приходил, например, в продуктовый магазин или в мастерскую по ремонту колес, или в приемный покой больницы, или натыкался на группу солдат, или на нищего, сидящего на лавочке. Там он должен был сказать пароль: “Нас послали Белые” и получить свое “лекарство”. То есть, для того, что бы получить важный предмет, который возможно, может даже и помочь, во всяком случае, кто-то (“Белые”) об этом уже подумал, человеку нужно было вступить с социальным пространством в абсолютно не свойственные, непривычные отношения: не покупать что-то в магазине, а получать бесплатно, не подавать нищему, а, наоборот, спрашивать у него что-то, принадлежащее тебе, или перестать бояться группы солдат, что в России не так уж и просто. То есть, мы предлагали человеку стать уязвимым. Когда ты делаешь что-то не так, как принято или не так, как ты всегда делаешь, ты уязвим. Многие люди так боятся этой уязвимости, что никогда и не переступают через себя и не знают этой радости, когда ты открыто и смело идешь к миру, и не объязательно получаешь по голове. А даже наоборот. Это же касается и любви: ты должен найти в себе силы быть уязвимым, иначе ничего не получится.

Д. Давай немного вернемся. Насколько я понимаю, терапия являлась с самого начала важным аспектом вашего искусства. К примеру, в самом начале ты работала с проектом “Магазин Путешествующих Вещей” (М.П.В.). Как и многое в вашем искусстве, М.П.В. был сосредоточен скорее на коммуникации, чем производстве художественных объектов…
Ц. М.П.В. – это, конечно, был проект, целиком, построенный на коммуникации, на диалоге. Во-первых, он был разновидностью “психотерапевтического кабинета”: туда мог прийти только один человек и выбор одежды сопровождался серьезными разговорами о том, почему этому человеку именно сейчас нужна именно эта одежда, а не другая, и что он хочет изменить в себе при помощи этой одежды и т.д.
При этом, это был, и арт проект – мы делали много выставок и перфомансов с вещами, находящимися на тот момент в магазине. Тогда же мы провели серию выставок “Личные коллекции”, который сейчас мне кажется очень важным для нашего художественного развития. В них мы представили разные способы собирания и коллекционирования разных людей. Что такое твоя личная коллекция, что ты любовно собираешь? Ты собираешь воспоминания? Свои страхи? Что? Ты собираешь это затем, что бы оставить с собой навсегда или затем, что бы собрав, избавится, наконец? Одним словом, выставки представляли собой не произведения искусства и, даже, не просто вещи, а человека, который ими владеет, его “голос”. Но не публичный голос, а то как он звучит в доверительной беседе. Дома, на кухне, например, лично тебе.
Д. Меньше конфликтности, больше открытости – это характеристики женского голоса?
Ц. Мне трудно ответить на этот вопрос. Мы, действительно, больше работаем с женскими голосами. Значит ли это, что они более открыты к общению? Наверное, да. Во всяком случае, они более готовы к игре, они более гибкие и более готовы к трансформации. Они с радостью вступают в эти “резонансные” отношения, что бы увидеть себя со стороны, увидеть себя иначе. Им больше нравится быть “отраженными”. Дело в том, что в этой “отраженности” ты не теряешь себя, ты увеличиваешь себя, ты вступаешь с другим, а через него и с самим собой в сложные отношения. Ты ставишь свой голос, ты испытываешь его возможности. Для этого, конечно, нужна смелость и желание, и, кроме того, уверенность и доверие к голосу другого, того, с кем ты резонируешь. Это, конечно, похоже на практику любви – ты отдаешь себя и получаешь вдвойне. Можем ли мы назвать это спецификой женского голоса? Я могу только опираться на свой опыт: женщины охотней вступают в такую игру.
Д. Насколько я понимаю, эти важные для вас понятия такие как: “голос девушки”, “резонанс”, “любовь”, “уязвимость”, “слабость” и т.д. начинают развиваться с ваших ранних звуковых проектов: “Элоиза и Абеляр или Пять подвигов подводной лодки”, “Вера Засулич “, и, в пока неосуществленном проекте “Последний день Ипполита Мышкина”. Во всех этих проектах задействованы замкнутые пространства – подводная лодка, тюремные камеры, специально выстроенные боксы, в которых эффект резонанса усиливается. Вы пользуетесь этой возможностью, чтобы восстановить голоса исторических персонажей и передать драму их жизни. Этот драматизм, оказывается воплощен через многоголосие противостоящих друг другу голосов, отражающихся подобно эху в замкнутом пространстве…
Ц. Ты знаешь, меня всегда удивляло, из какого громадного количества разных желаний, стремлений, страхов и комплексов состоит человек! И все они существуют одновременно. В нас всегда звучит многоголосье. Другое дело, какой голос именно сейчас ведет мелодию. Именно это мы хотели показать, например, в проекте “Вера Засулич”, когда поместили каждый голос в свой собственный ящик. Это были небольшие черные ящики с дверками, свободно стоящие в залах на длинных ножках. Голос звучал только тогда, когда ящик открывали. Все зависело от того, какой именно ящик ты открывал. И это было особенно интересно с Засулич, потому что она была одновременно убийцей (она стреляла в упор в губернатора Трепова, не убила, а тяжело ранила его, но это дело не меняет) но была оправданна судом присяжных, потому что они признали, что у нее были нравственные причины на этот поступок. Кстати, в отличии, от последнего позорного суда над чеченской террористкой, которая отказалась от теракта и сдалась милиции, и которую наш современный суд присяжных осудил так сурово, как будто бы она совершила это преступление. Засулич хотела привлечь внимание общества к унизительным и беззаконным наказаниям, которым подвергаются заключенные в тюрьмах. Нам было важно понять, какие голоса рвали ее на части, какой голос победил, когда она все-таки решилась на этот поступок. Это было особенно интересно, потому что известно, что на суде она хранила молчание. Я думаю, это из-за того, что она не знала, какой из голосов озвучить. К тому же она, как все женщины интуитино понимала, что молчание способно оказаться страшной силой. Иногда, именно женщины показывают свою власть через молчание.
Д. В прошлом году ты стала делать звуковые экскурсии. Хотя они решительно отличаются от ранних проектов, сделанных в рамках Фабрики Найденных Одежд, они также работают с голосами и резонирующими пространствами, но эти работы оказываются гораздо более критичными в социальном плане…
Ц. Мне кажется, что я сейчас нашла способ дать голос самому пространству. В последних звуковых экскурсиях, у зрителя есть только плеер, Hi-Fi наушники и карта в руках. И еще есть “кусок пространства”, по которому ведет карта. И есть два голоса: “голос реальности” (многоголосье, конечно) – это звуки, которые я записываю на местности, которые принадлежат этому месту и характерны для него. И мой голос – голос экскурсовода. Голоса эти находятся в сложных конфликтующих, резонирующих и усиливающих друг друга отношениях. Трудность таких работ заключается в том, что ты сначала должен очень внимательно исследовать этот “кусок реальности” и выяснить, из каких голосов он состоит. Какие голоса главные, какие второстепенные? В чем противоречие? Где конфликт? Что заставляет это пространство звучать именно так? Поскольку я работаю в социальных пространствах, то получается, что в этих работах я вскрываю “социальные язвы окружающей действительности”. Лично мне нравится думать, что мои экскурсии – это уже не психотерапия, а исследование и развитие новых возможностей критического реализма.
Д. Может быть желание терапии неизбежно ведет к жесткой критике реальности, власти, все объясняющего голоса?
Ц. В этих моих работах всегда включен голос инструктора-учителя, который я выработала в целой серии своих методических проектов. Учитель здесь – это тот, кто знает все правила, знает как все устроено и как нужно поступать. Происходит жесткое столкновение несуществующего, но возможого идеального с тем, что мы видим в реальности. Но мой методический проект – это уже совсем другая история, которая не имеет отношения к теме газеты, которую мы себе поставили.