Отделение милиции. Алексей, Артем, Олег и Оксана ждут у небольшого окошка, пока милиционер составляет протокол задержания.
Милиционер (Алексею): кем вы работаете, гражданин А.?
Алексей: Я философ.
Милиционер: Я вас прошу работу назвать, а вы мне – «философ»! Я, скажем, тоже, может, по жизни философ, но у меня тут на участке каждый день такие вот, как вы, хулиганы.
Алексей: Есть такая профессия – философ. Философы работают в специальных философских институтах.
Милиционер: И как вам не стыдно! Сотрудник института – а все туда же! Вот возьму и напишу рапорт в ваш институт!
Оксана: Все философы хулиганы. Я вот тоже философ, но хулиганю порой.
Милиционер: А вы помолчите, когда представитель закона разговаривает! Не мешайте мне работать!
(Начинает сосредоточенно заполнять бумаги. Алексей, Артем, Олег и Оксана отходят в сторону).
Артем: Не соглашусь с тобой, Оксана, что все философы – хулиганы. Кант, например, не был хулиганом. Он каждый день вставал в пять утра и совершал прогулку по одному и тому же маршруту. Жители Калининграда даже сверяли по нему часы.
Оксана: Кант – философ прошлого, а философы прошлого, как мне кажется, были более законопослушными, потому что их задачей было объяснить мир. Наша задача уже другая – нам надо его изменить, как завещал Маркс. Поэтому и метод у нас должен быть другой, чем у философов старых времен.
Алесей: Хулиганство?
Оксана: Даже и так. Но хулиганство в более глубоком, философском смысле! Подумайте сами: философы прошлого, объясняя мир, вольно или невольно оправдывали его. А мир ведь уже тогда был устроен несправедливо, и в нем царило неравенство! Вот и получается, что, объясняя мир, философы оправдывали неравенство и законы, охранявшие власть сильных или богатых. Причем мир мысли тоже воспроизводил внутри себя иерархию. Например, у Аристотеля на вершине ее находился разум, который должен был властвовать над чувствами так же, как мужчина над женщиной или человек над животным. Если же мы хотим изменить мир и сломать иерархию, если мы ставим под сомнение законы, которые ее увековечивают, то это само по себе хулиганство.
Алексей: Поэтому философ для власти – опасный человек! Философия имеет подрывной потенциал. И сама она – опасное дело, потому что власть капитализма видит в нас, носителях критического знания, своих врагов. Неудивительно, что нас приняли за хулиганов и теперь мы торчим в этом отделении…
Артем: …вместо того, чтобы сидеть на набережной или в кафе, пить вино, как греки, и спокойно обсуждать сущностно важные проблемы единства и множественности бытия. Но философ опасен для власти не только потому, что он ставит ее под сомнение, но и потому, что он сам – альтернативная власть. Не случайно Сократа посадили в тюрьму – представители государства поняли, что он обладает большей властью – властью над умами!
Олег: А мне кажется, философы склонны к нарциссизму. Они воображают себя властителями умов, потому что думают, что только у них есть эксклюзивный доступ к сущности бытия. В действительности же их объединяет доступ к специальному языку, на котором они говорят между собой о бытии, считая, что все остальное – бессмысленная суета. Философы только и делают, что уходят от социальных, экономических и политических проблем – переводя разговор в эфемерную «бытийную» плоскость.
Оксана: Ну почему же эфемерную? Я думаю, что у неравенства есть свой бытийный горизонт. Мы не построим справедливое общество до тех пор, пока не устраним власть единства над множественностью, формы над материей и бытия над сущими.
Олег: Попробуй представить себе обратную зависимость: что, если власть бытия над сущими – это не причина власти богатых над бедными, а всего лишь ее эффект, отражение в философском сознании реального социального антагонизма? Философ может возомнить себя кем угодно, хоть «пастухом бытия», но от этого не перестанет быть мелким буржуа.
Артем: Вспомни, Олег, что говорил Сартр по поводу вульгарного марксизма: «Конечно, марксизм может установить, что Поль Валери был мелким буржуа, но он не может установить, почему не каждый мелкий буржуа является Полем Валери». Мы должны избегать грубой редукции, которую часто осуществляют социологи, думая, что общество им доступно непосредственно, благодаря эмпирическому методу! В действительности же они изучают мир через призму определенных теоретических понятий, только не рефлексируют по поводу оснований собственного познания.
Олег: Я согласен с тобой в части «критики позитивизма». Однако я могу вернуть тебе твой аргумент: что, если не социологи – «теоретики», не способные осмыслить собственные эпистемологические убеждения, а философы – «эмпирики», только в отличие от социологов опираются лишь на свой личный опыт как на эмпирический объект. Ведь социологический проект вовсе не противоречит намерению философии выйти за пределы здравого смысла с помощью теоретической рефлексии. Однако мы, социологи, расширяем набор рефлексивных инструментов и пользуемся эмпирическим методом, преодолевающим ограничение метода философского. Философ часто пытается судить об эмпирических реалиях общества, однако его опыт знакомства с ними ограничен личным опытом и теоретической интуицией. Мы же, помимо теории и собственного опыта, изучаем субъективный опыт других и объективные структуры, этот опыт формирующие и этим опытом изменяемые.
Оксана: Однако мы не должны замыкаться только на вопросах метода познания. Ведь наша задача – это радикальное преобразование мира. И тут, если мы будем ограничиваться только наукой или общественной деятельностью, не заботясь также о свержении иерархии мысли, старые структуры власти сохранятся у нас в головах, что в итоге снова приведет к реставрации.
Артем: Оксана права, без философии не было бы и революции. Ведь революция невозможна без субъекта, а вопрос субъекта – это вопрос философский. В этом есть своя диалектика. Человек, он ведь как песочные часы – переворачивается то снизу вверх, то снова сверху вниз, и так без конца.
Оксана: Это верно. Йоги, например, иногда подолгу стоят на голове. Это помогает «прийти в себя» и собраться с мыслями, но и требует усилия, ведь подобное положение тела неестественно.
Алексей: Если бы человек не предпринимал никаких усилий, не преодолевал сознательно своего естественного состояния, он так и стался бы заложником природной глупости и жадности. Чтобы стать субъектом, нужно убить в себе обывателя. А для этого требуется, не побоюсь этого слова, «духовная практика». Если бы все люди стали хоть немного философами, если бы они задумались над смыслом своего бытия, если бы стали читать и обсуждать критические тексты, они бы быстро поняли, какое все-таки дерьмо – капитализм…
Оксана: …и, конечно, сразу свергли бы его, чтобы, объединившись, построить лучший мир! Но, к сожалению, людям некогда задумываться, потому что они каждый день ходят на работу и занимаются отчужденным трудом, а выходные отдают компенсаторному потреблению.
Олег: Бесспорно, мы должны разоблачать господствующую идеологию с помощью критики. Однако не является ли само «критическое знание», производимое философией, идеологическим? Даже материалистические философы в каком-то смысле – идеалисты и, тем самым, творцы идеологических форм. Будучи профессионалами мысли, философы склонны впадать в иллюзию ее всемогущества. Для них иерархия мысли первична в устройстве общества, мир они невольно делают воплощением теории, и плохая теория ведет к плохому миру. Получается, что следуя своим политическим идеалам, философы-марксисты настаивают на разоблачении идеологии с помощью материалистическоймысли, но как профессиональные мыслители, они убеждают нас в том, что мир – это эманация идей. В итоге, картина, которую ты, Алексей, нарисовал, похожа на государство Платона, где все достойные люди – философы, а все, кто не философы, – «обыватели», но не «субъекты».
Алексей: Какое там платоновское государство! К сожалению, в сегодняшней России философия не пользуется уважением. Она маргинализирована, вытеснена на периферию социальной жизни. Люди смеются над нами, а милиция считает бездельниками и хулиганами. Пролетаризация философов и людей знания – вот эффект дикого капитализма и господства отупляющей культуриндустрии, заинтересованной в производстве потребителя, а не субъекта.
Оксана: Нам всем не хватает возможности влиять на общество. И в этой ситуации важно осознать условия своей несвободы как нечто конститутивное, чтобы определиться, с кем мы, и каково наше «политическое желание». А оно таково, что мы не хотим, как Хайдеггер, например, «пасти бытие», а хотим его изменить как можно быстрее, чтобы на людей не смотрели больше, как на стадо рабочего скота. Ангажированный философ – это тот, кто сознательно исходит из своей классовой и политической позиции, и философский язык для него – язык борьбы.
Алексей: Философ в этом смысле похож на активиста. Вернее, он и есть своего рода активист. Ведь, как говорит Карин Клеман, активист – это тот, кто перестал быть обывателем, осознал общность своих интересов с другими и решительно вступил на путь преобразующей коллективной практики. Философская мысль – это тоже вид практики, и поэтому древние греки не отделяли теорию от практики. Христианская и метафизическая традиция, отрицающая все телесное, оторвала теорию от действительности, и только Маркс вернул практике субъекта ее подлинный смысл.
Оксана: Однако не нужно забывать о критике субъекта, которая была развита французскими философами в двадцатом веке. Они показали, что властные претензии буржуазного индивидуалистического субъекта неслучайно находят одно из своих применений в концлагере. Я думаю, что важно не только стать субъектом, но и суметь потом перестать быть субъектом, подобно тому как класс осознает себя как класс, чтобы затем преодолеть свою классовую сущность и покончить с неравенством.
Алексей: Тут, Оксана, ты забегаешь вперед. Мы живем в такой системе, в которой, если ты не будешь субъектом, то ты будешь объектом властных манипуляций. Господствующая либеральная идеология апроприировала критику субъекта, поспешив заявить, что с «тоталитарным» субъектом теперь покончено и ему на смену приходят различные потребляемые и потребляющие «идентичности». Так и получается, что философия начинает работать на власть…
Артем: Но мы должны понимать, что истина-то завоевывается в борьбе! Обратим внимание, что даже Кант, который старался не хулиганить, в «Споре факультетов» указывает, тем не менее, на «опасность» философии, обнаруживая ее критический потенциал, который позволяет ей вмешиваться в дела слепо обслуживающих власть позитивных наук. Критика, вот наше оружие! Благодаря ей философия не только правой рукой обслуживает власть, но и левой ее преодолевает.
Оксана: Но тогда получается, что философия топчется на месте, левой рукой бесконечно хватая себя за правую?
Артем: Тут важна диалектика – шаг вперед, два назад. А в целом все куда-то постепенно движется!
Оксана: Но это движение останется кружением в вальсе, если философия не выберется из своего узкого мирка. Заслуга Маркса в том, что он оказывается одновременно и философом, и ученым, и борцом. Философия должна преодолевать себя, как субъект или класс. И тогда она ставит себя на службу революции. Пора нам выйти за пределы философии и начать уже менять мир!
Алексей: Но для начала пора нам выйти за пределы этой ментовки.
Артем (обращаясь к милиционеру): Гражданин начальник, что там с нашими документами?