Сопротивление или революция: на первый взгляд, это довольно общая пара терминов несет на себе позорное клеймо. Подобные выражения свидетельствуют об исповедально-откровенной позиции. Такие «большие» слова часто приводят к необязательным утверждениям, из тех, что появляются в газетных колонках и фельетонах. Это что-то, в чем я не хочу участвовать.
Сопротивление – это политика шагов ребенка: оставаться на месте, подниматься снова и снова, сформировывать знания и умения, сжимать зубы, не намереваясь идти дальше, теряя себя в деталях, становиться реформатором, находить комфорт в своей нише. Революция, напротив, это крупный жест, далекая цель, факт, детали которого можно легко игнорировать. Существует, однако, опасность потерять почву под ногами и обнаружить себя лежащим лицом вниз на ковре салона.
Революция не происходит без сопротивления. Но можно сопротивляться даже не желая того, чтобы революция сбросила власть в государстве, структуры которого можно даже не хотеть захватывать. Капитализм, к примеру, использует многие формы сопротивления. Он пытается утилизировать все формы переворачивающихся с ног на голову, освобождающихся и переформировывающихся социальных отношений, с тем чтобы эксплуатировать освобожденную субъективность. Его отделPR умалчивает обо всех опасностях, не говорит об эксплуатации субъектов, ресурсов и о многих исключениях из правил.
«Сопротивление или революция» не находятся в очевидной или близкой связи. Союз «или» предполагает принятие решение, обсуждение которого уже, возможно, занимает целые книжные полки уставленные библиотечными книгами. Каждая из них обвиняет другую в излишнем историзме, каждая кричит, что ее соседка устарела или слишком привержена реформам. Эти книги продолжают писаться сами по себе на протяжении всех этих бесконечных споров.
Насколько я понимаю, я нахожусь намного ближе к анархистской традиции. Для меня деконструктивная работа, нация и государство, наряду с условиями подчинения, которые они создают – уже являются предпосылками для появления политики эмансипации.
Именно поэтому, вместо того, чтобы вмешиваться в спор между сопротивлением и революцией, я бы предпочел рассказать Вам о маленьком эпизоде, происшедшем сравнительно недавно.
Как-то ранним летом на вечеринке, уже по вечер, изрядно попев старые хиты, кто-то из компании вдруг начал петь Интернационал. Тот, кто пел, настаивал, чтобы другие ему подпевали. Уставшие, постепенно прочищая свой голос, все же дотянули песню до конца. Кто-то потом заметил, что любой, певший увлеченно, как будто пытался убедить себя в том, что он был не одинок, делая что-то, что он сам находил немного неловким – этаким сочетанием неискреннего словоизлияния и невозможности отринуть свое поколение. Для других это было похоже на уход из кинотеатра, показ фильма в котором вдруг прекратился или не начинался совсем. Но также было много покачивания головами, раздраженного бормотания и размахивания руками, как-будто говоривших, «это не может быть правдой… где я нафиг?». Также были попытки убежать – например за пивом, выйти в туалет, или просто уставиться в пространство пустым взглядом, как-будто концентрируясь на чем-то или погружаясь в себя. Были внимательные, застывшие, отчаянные улыбки…
Я даже не могу описать все реакции и жесты. Затем пошли комментарии: «что это?», «это китч», «ностальгия», «кого это волнует вообще». Затихающее эхо звучало как принесение присяги декларации лояльности, испарившейся, как только тема разговора была сменена. Эта неловкая атмосфера привела к разговорам о том, было ли у Интренационала большее число куплетов или нет. Все это разбило вечеринку на несколько групп. Были те, кто верил, были эксперты, были отсталые консерваторы, были те, кто выставлял свою преданность (если не что-либо другое) истории, а также ее надеждам и ужасам. А затем началась другая песня…