ЛЯ: Я хотела бы начать нашу беседу с исторического примечания о «Рабочем Клубе» Александра Родченко, так как ты в своей работе делаешь на него ссылку. Я знаю, что ты уже несколько раз писал и публиковал редкие материалы по Клубу Родченко, и я хотела бы спросить, в чем для тебя его важность на сегодняшний день?
ДВ: Идея «Активисткого Клуба», конечно же, отлична от первоначальной концепции «Рабочего Клуба» в том виде как она обсуждалась в СССР в середине 1920-ых и затем была материализована в образцово-сконструированном пространстве Александром Родченко. Эта модель, созданная в 1925 для Международной Выставки Современных Декоративных и Индустриальных Искусств в Париже никогда не была реализована в реальной жизни. Так что, это была, прежде всего, модель того, как подобные места должны быть организованы.
Она представила западной буржуазной публике радикально отличный концепт организации свободном времени рабочих в СССР (типа “ Угол Ленина, ” место для собраний и дискуссии, пространство для «живой газеты» – позднее трансформировавшееся в форму полит информации и т.д.) Главной задачей рабочего клуба была образовательная практика, учившая рабочих ориентироваться в проблемах политической борьбы, и в тоже время, за счет создания особой архитектуры пространства, обучающая их эстетическому опыту. Все это вместе радикально подрывало устаревшую идею праздного потребителя искусства, который через опыт «встречи» с художественным объектом в музее или галерее, мог получить удовольствие и тем самым “эмансипировать” себя от своего убогого повседневного существования. Таким образом, это был советский ответ на создания принципиально нового типа публичного пространства. Проект Родченко был попыткой создания места, основанного на образовательной методологии и творческом участии.
Когда мы начали готовить наш первый подход к концепции «клуба активиста», в Париже в 2007 (это было наполнено интригующей символикой, потому что Париж – место, где оригинал «Рабочего Клуба» исчез после того, как был подарен французской Коммунистической Партии), я натолкнулся на публикацию bookstorming.com (www.michelaubry.fr/livres.html), где была приведена детальная документация реконструкции Клуба Родченко, сделанная французским художником Мишелем Обри. Было очень вдохновляющее увидеть одну из наиболее известных работ советского авангарда в настолько детальной реконструкции. Также, этот проект выявил множество элементов композиции, которые не были видны в известной мне фотографической документации проекта. Конечно, стоит вспомнить и несколько других недавних попыток восстановить «Рабочий Клуб» в том или ином виде. Кристиана Пост сделала такую попытку на 6-ой Werkleitz Biennale; была инсталляция Сьюзан Келли, “Что Делать?”, в которой восстановленные фрагменты интерьера Родченко использовались для проведения социологического опроса зрителей, и конечно же стоит упомянуть читальный зал на выставке «Формы сопротивления» в Музее Ван Аббе.
Но я не был заинтересован в реконструкцией как таковой, но больше методом, который я вслед за Беньямином называю “актуализацией”. Актуализировать пространство Рабочего Клуба – значит поставить вопрос о том, как он может быть реализован в пространстве современной институции искусства со всеми его ограничениями и компромиссами, в пространстве, которое по-прежнему остается буржуазным. В каком то смысле подобную задачу можно сравнить с задачами, которое Советское правительство однажды поставило Родченко: а именно, продемонстрировать буржуазной публике другие способы организации пространства, где искусство может влиять на процесс политического становления. Или, выражаясь по-другому, как художник может востребовать подлинной (потребительной) ценности искусства?
Другим аспектом моей рефлексии стало недавнее обсуждение концепции и роли социальных центров. Это была одна тема обсуждения на недавней конференции в музее MACBA в Барселоне, “ Молекулярный Музей. О новом видении институции”, которая проблематизировала отношения между музеями и социальными центрами.
Я думаю, что для всех нас, кто полагает, что художественные работы должны стать чем-то большим, чем просто производством фетишизированных объектов и ситуаций для удовольствия и развлечения богатых, есть острая необходимость переосмыслить роль искусства как инструмента для преобразования субъективности человека, призывая его ощутить свое призвание к свободной и гармонической жизни. И как раз концепция социального центра, как места, где мы, в идеале можем выявить чистую ценность использования искусства, процесс его развеществления и игнорировать его обменную ценность, сегодня выходит на передний план борьбы
Сейчас новые социальные центры стремятся обслуживать широкие слои людей, исключенных как прежде рабочие, из процесса участия в культуре и важно попробовать дать им шанс встречи с культурой, и сделать творчество частью их политического самовыражения и обретения своего языка. Дискуссия о будущем социальных центров может найти интересную связь с концепцией рабочих клубов, развитой в Советском Союзе, потому что, изначально они разделяют подход к ценности искусства и основаны на принципах участия всех в культурном производстве.
В тоже время важно пересмотреть и саму концепцию музея. Музей в современном виде появляется в тот момент истории, когда буржуазия заявила о себе, как о революционном классе. Сегодня, ситуация ещё более запутанная, так как мы живем в момент стремительного изменения классовой композиции общества и изменениям места производства – «фабрики» внутри общества в целом. И будущее музея сегодня зависит от того, насколько он способен перестать быть инструментом гегемонии буржуазии и стать открытым образовательным форумом приобщения всего общества к культурным ценностям. При этом важно помнить полузабытый тезис Ленина о том, что «коммунистом можно стать лишь тогда, когда обогатишь свою память знаниями всех тех богатств, которые выработало человечество». Ясно, что Ленин не имел в виду некий пассивный режим «обогащения» – речь идет об активном участии в творческом осмыслении культурного наследия и музей является одним из немногих мест, основанных на культурной памяти-архиве, доступ к которому должен быть не просто максимально открыт – он должен найти точки соприкосновения с опытом политической субъективации. Понятно что остается много вопросов как это может быть реализовано в мире, где новый класс глобализированной буржуазии по-прежнему играет ведущую роль в процессах интерпретации и производства культуры – то есть владеет и контролирует средства производства, но уже заложены предпосылки создания институций, в рамках которых мы можем воображать и требовать «гибридизации» музеев и социальных центров.
ЛЯ: Разделяя с тобой наш общий опыт Советского прошлого, мы знаем, что проект Родченко был полу-утопией. Он никогда не был реализован в жизни, однако, рабочие клубы или дворцы культуры рабочих, красные уголки и другие его элементы существовали в советской системе организации политического образования и досуга. Как ты объяснишь то, что ты остановил свой выбор на «идеальном» клубе Родченко, вместо того чтобы пойти от анализа какого-нибудь реального близлежащего дома культуры, который все еще несет в себе память реальных тел рабочих и идеологической репрессивности подобных мест? Как ты конструируешь баланс между утопическим и реальным в твоем «Активистком Клубе»?
ДВ: Конечно же, очевидно, что наш клуб является таким образцовым модулем, имеющим мало отношения к реальной жизни. Для меня сейчас было важно отталкиваться от некого утопического идеала и продолжать моделировать возможности его развития на современном этапе. Кстати на прошлой венецианской биеннале был с успехом показан проект Андреаса Фогараси «Культура и Отдых», где как раз мы видим скрупулезную документацию трансформации рабочих клубов в Венгрии.
Возможно, я был бы больше вдохновлен, если бы у меня был шанс работать над созданием реально функционирующего социального центра, чем работой в рамках арт институции. Однажды, для меня, был момент, когда казалось, что такая возможность будет реализована. После выставки в Дрездене, был шанс, что мой модуль мог быть перемещен в место, где он мог работать в ином контексте. Но, к сожалению, этого не произошло… А произошло его перемещение в Музей как это случилось сейчас с инсталляцией в Ван Аббе Музее.
В действительности, такие вещи трудно осуществить, потому что практически нет ресурсов для их реализации и, российская социальная и политическая ситуация к тому же несравнима с западноевропейской: возможности как для политизации арт практик, так и для активисткой деятельности предельно репрессированы. «Рабочий Клуб» Родченко невозможно вообразить вне всей постреволюционной ситуации – он является продуктом своего времени. Именно поэтому идея клуба рабочих сегодня не может быть реализована.
Но есть еще один важный аспект – сдвиг субъективности от рабочего к активисту, вот что важно понять сейчас. Исторически, идентичность рабочего имела четкую политическую позицию, но я сомневаюсь, что она сохранилась на сегодняшний день. Сегодня, политическая субъективность формируется внутри и вне трудовых отношений, и позиция политического субъекта больше определяется через активную политическую позицию в повседневной жизни. Однако идею преобразования досуга привилегированного потребителя искусства в процесс активного формирования политического опыта субъекта стоит пытаться реализовывать, и функция культуры-искусства в этом необычайно важна.
Я вдохновлен ситуацией, которая выкристаллизовывается в различных социальных центрах в Европе, где активисты строят свою собственную автономную среду, приспособленную для процесса самообразования – среду, сосредоточенную на ряде базовых функции – смотреть фильмы, читать, обсуждать, слушать и играть музыку итд. Но я часто разочаровываюсь их, на мой взгляд, довольно убогим воображением пространства, того как оно зафиксировано в современных сквотах, лагерях протеста или же социальных центрах. Я лично отлично в них себя чувствую, и конечно предпочитаю их гораздо больше модненьким комфортным пространствам, которые проектирует и обживает для себя новый «творческий класс», отвратительный в своем ограниченном гедонизме. Поэтому я и предлагаю задуматься об организации подобных мест и делаю свое предложение. Мне нравится, как эту же проблему формулируют наши друзья из Universidad Nomada: «Долгое время между нами начало циркулировать одно ключевое слово-пароль. Оно возникло, как попытка подвести итог тому, во что мы верим. Мы стали говорить о создании новых ментальных экспериментальных образцов для политического действия. (https://transform.eipcp.net/transversal/0508/universidadnomada/en)
Подобный подход может быть развит и в отношении методов производства пространства. «Активисткий Клуб» именно и является таким специфическим модулем, который демонстрирует, как эти «пространственные опытные образцы» могли бы осуществляться. И я надеюсь, что это – один из возможных путей развития искусства сегодня.
ЛЯ: Какого рода деятельность должна происходить в Активистком Клубе – дискуссии, показы, коллекция прессы? Что еще?
ДВ: Прежде всего конструкция архитектурного модуля сделана для создания наиболее точного контекста восприятия работ, созданных нашим коллективом и, прежде всего, наших фильмов и газет. Также это место, приспособленное для организации мини-обсуждений или же проведения социологических опросов, вовлекающих публику. Это места для контакта с публикой и как-бы создания «обратной связи», и вся структура пространства организована для реализации этих потребностей. Также, я называю подобные пространства как “take-away spaces” – то есть на символическом уровне каждый может делать свою вариацию подобных пространств. Мы также приглашаем всех, у кого может возникнуть в этом нужда для организации в нашем месте какой-то своей активности – будь то собрания или же видео показы.
ЛЯ: «Инженерия» (социальная и эстетическая) являлась ключевым концептом Родченко. Как ты соотносишься с этими социальными и эстетическими амбициями? Мне кажется, что для конструктивистов становление инженерами означало быть в авангарде новой революционной эпохи. Как можно сегодня описать идентичность художника-активиста.
ДВ: Я не уверен, что сегодня имеет смысл продолжать говорить об инженерах, тем более «человеческих душ» – как раз этот номер газеты направлен на анализ и принципиальную критику производственно- рационального подхода к формированию человека. Мне кажется, что в наше пост-фордисткое время – это будет еще большим заблуждением, чем во времена массовой фордисткой мобилизации трудовых армий. Сегодня речь идет о сдвиге от инженерии к самоуправлению и формированию новой классовой чувственности, которая и может стать основой нового субъекта. В настоящий момент – временного кризиса политического активизма и все большего экономического давления на культуру, стоит снова посмотреть вокруг через призму старого вопроса – должны ли художники производить искусство для «пролетариата», или же «пролетариат» – угнетенные могут производить свое искусство? Мне кажется, что важно переосмыслить роль авангарда как внешнего диалектического модератора этой оппозиции и, возвращаясь к определению художника-активиста сегодня, мы должны ее понять через призму этой исторической роли авангарда.
Понятие художника активиста может быть важно именно в том смысле, как Рансьер описал суть авангрдной практики: «если концепция авангарда имеет хоть какой-то смысл в рамках эстетического режима искусства, то он не на стороне продвинутой художественной новизны, а на стороне изобретения новых форм чувственного опыта и предвиденья новых возможных форм жизни». Именно это и является главной задачей художника-активиста который уже не пытается диктовать массам каким искусство должно быть, но работает в пересечении с низовыми движениями сопротивления и пытается найти формы репрезентации этой борьбы и пользуется всеми средствами для того, чтобы этот опыт оказался в поле внимания движений и оказывал на них влияние.
Мне кажется, что речь идет о создании органического и диалектического обмена между искусством и повседневным опытом людей. Искусство способно работать с различными повседневными опытами, и в тоже время проникать в сознание людей, помогая им осознавать свое место в истории и углубляя процесс их становления политическими субъектами, как субъектами истории…
ЛЯ: Активисткий клуб уже был реализован несколько раз в разных местах. Что в нем меняется в зависимости от места к месту? Мне кажется, что проект Родченко был основан на универсальной концепции, которая может быть импортирована в любой контекст. Как ты соединяешь дидактичность и элементы участия в работе?
ДВ: Для нашей группы и для меня вопрос участия очень важный. Мы делаем пространства, где зритель может пережить работу в верном, и я бы сказал дидактически выстроенном пространстве. Не думаю, что это обязательно провоцирует, в плохом смысле, универсалисткий концепт – скорее речь идет о методе – подходе к производству пространства, который может иметь универсальное измерение. Хочу быть понятым, что это обращение к универсальному не должно восприниматься как нечто тотализирующее или исключающее любое различие… Совсем не надо быть философом, чтобы понять что подлинная универсальность основана на совмещении опытов локального, сингулярного, исторического. Именно то, как это описал Маркс, говоря о том что «… из множества национальных и локальных литератур возникает мировая литература». Так что все варианты активистких клубов отличны и их наполнение, конечно же, напрямую зависит от места их реализации, но они основаны на подобном универсальном подходе-методе.
ЛЯ: В одном из выпусков газеты «Что делать?» – «Критика и истина» вы объясняете вашу стратегию, как создание мест, где группа может реализовывать свою работу вне зависимости от системы. Что это за пространства и каков их потенциал? В своем проекте я всегда подчеркивала гибридизацию пространств, что нас окружают. Приведу пример, когда я реализовывала свой выставочный проект на Московской биеннале на Винзаводе я постоянно сталкивалась с рабочими мигрантами – они были разбросаны по всем площадкам биеннале и было не избежать ощущения близости с ними и дистанции. Как «Активисткий Клуб» может выдержать существование в условиях социальной гибридизации пространств?
ДВ: Вопрос пространства и его потенциала для трансформации следует расценивать с точки зрения его способности быть адаптируемом к ситуациям, которые могут возникнуть в пространстве. Это касается и вопроса о твоем московском опыте. Скажем так, если бы вдруг вы во время подготовки выставки столкнулись с любой формой забастовки, организованной обслуживающими работниками – будь то мигранты или кто еще, чтобы вы сделали? Также бы прекратили работу из солидарности или же нашли других рабочих, чтобы вписаться в сроки открытия? В подобной ситуации я бы видел политически верное разрешение конфликта в том, что если бы эти рабочие создали свою организацию и если бы им, скажем, потребовалось помещение для собраний, то практическим актом солидарности с их борьбой могло бы стать предоставление им пространства выставки для этих целей, но при этом вся выставка должна обладать бескомпромиссным эстетическим качеством, как соотнесённость с внутренней логикой развития самого искусства. Вот это, было бы для меня проявлением-кристализацией возможностей настоящего арт пространства, в котором возможно политическое обучение и борьба – важно, чтобы люди чувствовали в нем свою заинтересованность.
Разговор был сделан на англ. языке и приведен здесь в авторском переводе и редактуре. Впервые был опубликован в Printed Project, Issue 10, куратор-редактор Лолита Яблонски – главный куратор Вильнюсской Национальной Картинной Галереи (www.printedproject.ie).
