Павел Арсеньев: Как мы помним, на момент создания декларации УУ были выделены две магистральные цели: создание сети самоуправления в существующих учебных заведениях и попытка оформить альтернативное поле производства и распространения критического знания, с сетью так или иначе взаимодействующего. Грубо говоря: УУ берет на себя функцию поднимать темы, табуированные в традиционной академической среде, подвергая пересмотру сами университетские программы. Но УУ стал развиваться не вполне согласно декларированным целям, а по своему собственному произволению. Так, если ряд удачных эпизодов производства контр-институционального знания – это наши ежевоскресные занятия и акции, то сеть студсоветов так и не была создана. Отдельные участники УУ приглашали отдельных новых участников, но даже столь необычное предприятие как уличные дебаты не всегда действовало на студентов безоговорочно. И здесь мы спотыкаемся о само обстоятельство, послужившее причиной создания УУ и описанное в декларации: деполитизация и деморализация студенчества. Что говорить о ячейках самоуправления в самих университетах… Мой тезис заключается, однако, в том, что вместо или даже вопреки задачи создания сети профсоюзов, работы столь же необходимой, сколь и рутинной, УУ оброс совершенно неожиданной формой, примерами которой являются те акции прямого действия, которые были проведены в количестве, скорее открывающем их перспективу, нежели позволяющем говорить о серии.
Александр Скидан: На волне первых театрализованных протестных выступлений, от Декларации и от разговоров вокруг УУ возникло ощущение, что у самих студентов появляется понимание необходимости создания самоуправляющихся ячеек, каких-то органов самоуправления. Казалось, вся эта пожарная история с Европейским сможет послужить детонатором политизации студенчества именно в этом направлении, которое мне представляется стратегически самым важным. Но уже первое учредительное собрание показало, что я глубоко заблуждался: среди студентов-участников УУ нет не только единогласия, но хотя бы относительного единообразия мотивов и устремлений. Это грустно, потому что, повторюсь, момент солидарности, когда студентов ЕУ поддержали студенты других, «благополучных» вузов, да и не только студенты, показался мне долгожданным началом пробуждения.
Артем Магун: Я бы тоже сказал, что широкой студенческой мобилизации не произошло, но зато в нем участвуют такие люди, которые конечно и студенты, но одновременно и возможно в первую очередь фигуры, приндалежные таким социальным полям как петербургская интеллигенция, художественная богема и так далее. Таким образом произошла скорее мобилизация этих кругов, тогда как широкого низового движения мы не имеем.
П.А. Я бы настаивал на том, что сколь бы узкой не была мобилизация, проведенная УУ, это была мобилизация студенческая. И мы не были знакомы с другими студентами до УУ.
А.М. Ну давай все равно определим эту социальную группу. Произошла мобилизация узкого круга активной молодежи, частью художественного толка активности, частью даже маргинализованных персонажей.
П.А. На самом деле я заметил скорее другое: ребята, не приглашенные как-то раз, а узнавшие об УУ сами и активно в нем участвующие, как правило учатся на первом курсе и как правило приехали из региона. Эти студенты, приехавшие именно учиться, ощущают что ли какую-то гибкость собственного существования, тогда как махровые коренные старшекурсники уже интегрированы в консенсус, чаще всего это коммерческий консенсус, и перед ними как правило не стоит вопрос идентичности. Перед ними стоит вопрос дивертисмента, новой модели гаджета и так далее. Их потребность «искать новое», которую все же невозможно вытравить в двадцатилетнем возрасте полностью, ограничивается строго консуматорными рамками и еще какими-то практиками китчевого времяпрепровождения.
А.С. Можно подытожить, сказав, что для большинства участников УУ – скорее поле общения, реализации коммуникативных потребностей, нежели инструмент неких изменений в собственном учебном заведении. Это объединяет как студентов Европейского, которые потихоньку все куда-то ушли, так и тех молодых людей, которые наросли впоследствии. Та инаковость опыта борьбы по отношению к их повседневному студенческому быту была, безусловно, привлекательна своей формой – улица, доклады, такой праздник непослушания – тогда как стоящее за этой формой содержание, которое мы пытались кристаллизовать, для многих оказалось неприемлемым. И это, боюсь, грозит стать правилом. Момент внешней привлекательности, сам по себе не плохой и не хороший, должен быть обязательно как-то инструментализирован, нацелен на решение конкретных проблем.
П.А. Да, я тоже напомню, что когда возвышались благоразумные либеральные голоса, вопрошавшие о том, зачем же проводить наши прекрасные встречи обязательно на улице: ведь в помещении всегда удобнее, можно пить чай с сушками, да и деканат не будет нервничать, когда нас обвиняли в «формализме улицы», в том, что мы недостаточно ценим «содержание» встреч – общение и доклады, – я ответил, что за формой улицы стоит искать не содержание интересненьких докладов или общения, но ставить функцию создания автономных ячеек самоуправления.
А.М. Но ведь создание студенческих профсоюзов это масштабнейшая социальная задача, и я не уверен, что уличному это по силам. Для этого, опять же, надо больше связывать УУ с реальным учебным процессом ВУЗов. Интересно, что мотивом отпадения многих студентов была, похоже, некая лево-активистская идеологическая тенденция, которую они усмотрели, справедливо или нет, у многих посетителей и организаторов УУ. А значит, даже для многих активных и смелых людей, вопросы типа профсоюзной деятельности, казалось бы чисто практические, увязываются с содержательной идеологией. Ведь их учат, что профсоюзы это тормоза экономического развития или, в лучшем случае, скучный бюрократический коллективизм.
П.А. У меня есть предположение, что вот эта неожиданно народившаяся активистская функция УУ может послужить катализатором студенческой активности, демонстрируя саму возможность решения или хотя бы реагирования на конкретные проблемы: будь то стипендии, исключения, выселения и так далее. В дальнейшем же, представляется, что этим интересы студенчества не ограничатся, а рано или поздно возникнет вопрос об определении того, чему мы учимся. Вот этот мотив, появившийся и у OD – определения контуров образовательного процесса и активного вовлечения студентов в исследования с самых первых курсов – и должен быть взят на вооружение УУ. Многие мои приятели явно ощущают, что их учат чему-то не тому, во всяком случае не тому, чему они хотели бы учиться и чему, возможно, обещало учить название вуза: даже художественные вузы с самыми артистическими названиями кафедр учат офис-менеджменту.
А.М. Является ли это действительной повесткой дня при нынешних условиях макроуправления? Не есть ли это скорее мечта и ностальгия – по 68-му разумеется – одновременно породившая более чем оригинальную практику проживания в городе, что бесценно с точки зрения культурной истории. Даже при том, что темы и акции УУ строятся вокруг левого тематического ядра, а эта политика проводится очень решительно. Настолько, что многих отпугивает от столь прекрасной затеи как дебаты молодых людей на улице.
А.С. Дело даже не в каком-то демоническом либерализме, а в том, что существует чудовищнейшая идиосинкразия – причем новостью для меня было то, что идиосинкразия эта не у поколения правозашитников 70-х годов, грубо говоря, советской интеллигенции, а у поколения молодого – к любой тематизации протеста, солидарных действий, общественных изменений, не говоря уж о неомарксизме. В умах господствует инерция недоверия ко всему, что связано с советским опытом коллективности, идеологизации групп и движений. Если мы займем сколько-нибудь объективную позицию, мы заметим, что все проведенные на УУ доклады и акции были настолько умерены, что ситуационисты над нами просто смеялись бы, но нашим либералам мы кажемся ультралевыми радикалами. И это структурная проблема: наш образованный класс на 95% состоит из людей, у которых любая левая тематизация и риторика сразу вызывает ментальное отторжение.
П.А. Но значит ли это что, мы должны занять исходя из этих структурных условий более умеренную позицию, чтобы дать возможность образованному (и образовывающемуся) большинству как-то соотносить себя с нами, или мы должны скорее ориентироваться на те фигуры истории и речи, перед которыми нам было бы стыдно, как ты говоришь? Я вижу УУ скорее этаким субъектом действия даже не только в интересах студенчества, а вообще по всем наиболее актуальным социальным и городским позициям.
А.С. Здесь я тоже вижу ножницы, опасность другой крайности. Энергия протеста не возвращается в университеты, чтобы создать независимые студсоветы, а вместо этого направляется в уличное пространство, ради устроения сиюминутных политических хэппенингов. Что само по себе замечательно, но принципиально переориентирует УУ с проблематизации институционального академического пространства на акции быстрого реагирования, выглядящие в долгосрочной перспективе не столь многообещающе и масштабно, как реально действующий независимый профсоюз. Мы как бы наталкиваемся на невозможность первого и оттого выплескиваемся во второе. Одно другому вроде бы не мешает, но в стратегическом плане важнее медленно, возможно, не так эффектно, но искать солидарность в академическом пространстве – с тем, чтобы его расшатывать и переизобретать, воспитывать поколение студентов, которые что-нибудь начали менять сами.
П.А. Возможно, тогда стоит задуматься о нескольких крыльях УУ, которые и так уже оформляются: активистское, просветительское, профсоюзное.
А.С. Это действительно гораздо более долговременная работа просветительского толка – работа по привнесению в студенческую среду текстов, опыта и знания о том, какая институциональная критика, какие традиции альтернативного производства знания, практики сопротивления существуют. С другой стороны, это просвещение должно быть сцеплено с пониманием того, что в академической среде существует гегемония определенной идеологии, порождающая дефицит другого знания. В этой композиции и должно кристаллизоваться что-то, идущее от самих студентов и не ограничивающееся точечными протестными жестами.
П.А. Но мне представляется, что в состоянии нынешней демобилизации эти акции прямого действия и могут как раз создать поле привлекательности, поле демонстрации самой возможности коллективности и протестности, чья энергия затем может быть претворена в создание ячеек самоуправления и самообразования, но пока это конечно звучит совершенно утопично.
А.С. Сеть самоуправления, однако, в дальнем прицеле будет эффективнее еще и по причине своей относительной неуязвимости, потому что если в случае акций есть опасность одного-двух арестовать, всех напугать и все закончится, то сетевая, кружковая просветительско-активистская структура, если таковая зародится, сможет пережить большее количество внешних ударов; условно говоря, если кто-то уехал из Петербурга, закончил учиться, или отчислен, или потерял интерес, да всякое бывает, то структура все равно уже существует. То есть отряд не должен замечать потери бойца. Поэтому, возможно, сейчас имеет смысл сделать акцент на более консервативной, «тихой» форме семинаров, как более амортизационной в условиях нынешней реакции, семинаров, которые дадут возможность студентам встречаться и целенаправленно самообразовываться, подводя к тому, что другое знание возможно, консолидация возможна, другие формы воздействия на учебный процесс возможны. Нужно заниматься своего рода подрывным просвещением, удерживая стратегическую перспективу коллективного выступления, потому что противоречия все равно будут только обостряться.
Павел Арсеньев, поэт, редактор альманаха “Транслит“
Артемий Магун, философ, доцент Европейского Университета
Александр Скидан, поэт, эссеист, лауреат премии Андрея Белого
