Утверждение художественной автономии слишком часто походит не более чем на мирную демонстрацию, контролируемую и сдерживаемую “живой стеной” водометов и полицейских дубинок. Даже если искусство в своей автономии притязает на право провести различие в обществе в целом, оно удерживается и прикрепляется к строго определенному месту властью, которая его окружает. Но как насчет насилия, которым чревата мирная демонстрация? Иными словами, можем ли мы ожидать, что искусство нарушит конвенции современного общества, вновь обретя утраченную значимость, релевантность?

Вслед за Фуко можно показать, что автономия – это естественный результат и цель упорядочивающих дисциплинарных практик. Как и любая другая социальная подсистема, порядок – это организованное множество, удерживаемое иерархическими структурами и “правилами честной игры” (конвенциями). Организация порядка гарантирует, что общество будет разумным и четко очерченным. Иначе говоря, искусство становится автономной системой только тогда, когда множество профессионалов от искусства соглашаются использовать определенный язык – язык компетенции и власти, соглашаются придерживаться порядка. Хаотическое множество, толпа, были прикреплены к определенному месту и стали контролируемыми. С одной стороны, они получили свое право на существование. С другой, их теперь легче удержать на месте. Таким образом, порядок (автономный, но лишь до определенной степени) – это социальная необходимость, а не конструкт или репрессивная мера (см. “Надзирать и наказывать” Фуко).

И тем не менее, каким бы жестким ни казался порядок искусства, его еще можно опрокинуть. Потому что когда сеть отношений внутри порядка, развиваясь, достигает определенной критической массы энтропии, порядок может начать разваливаться. Часто эта критическая масса, эта опасность распада приводит к неблагоприятной реакции; порядок откатывается к своему предшествующему хаотическому состоянию, доходит до точки кипения, в точности как мирная демонстрация, которая может обернуться насилием. (См. “Массы и Власть” Канетти). Это потенциальное насилие парадоксальным образом является также возможностью ин-формации. Временно уступая хаосу взрыва, порядок теряет свою власть, свою автономную организацию, но и неизбежно реформируется (то есть формируется по-новому). Как только избыточная энергия множества выплеснется, порядок неминуемо восстановится – но уже необратимо измененным (реформированным), обретшим значимость, релевантность, которую утратил, став жестко автономным и (в конечном итоге) энтропийным. Эту реорганизацию (революцию) следует рассматривать как непрерывный социальный процесс, а не как уникальное историческое событие. Революция, таким образом, это то, что будет происходить снова и снова, всегда перетасовывая, но никогда полностью не уничтожая порядок и властные отношения внутри него. Интересно, что революция почти всегда начинается изнутри самого порядка, когда агенты ВНУТРИ подорвали дисциплинарный порядок, разрушив предпосылки его автономии. Собственно, это всегда была по существу троцкистская мечта деконструктивистов, их утопия подрыва. Не является ли эта последняя утопия все еще релевантной сегодня? В настоящее время автономия искусства, конечно, выглядит слабым, крайне ограниченным дисциплинарным конструктом. Слишком напоминающее клерикальную организацию, чья автономия изолирует его от остального мира, искусство находится под постоянной угрозой оказаться нерелевантным, устаревшим, старым. Почему мир нас игнорирует? Происходит ли это из-за “живой стены”, из-за “дяденьки с пистолетом”? Так ли уж в них все дело? Может быть, нам стоит оборотиться на себя самих? Почему в данный момент мы настолько нерелевантны? Не согласились ли мы на некоторые более ограничительные условия институциализации? Возможно, нам необходимо постоянно подрывать наш собственный порядок, осуществлять непрерывную художественную революцию внутри своих же рядов. Процесс неизбежен: порядок должен неизменно выворачивать себя наизнанку – с тем, чтобы реинформировать себя, чтобы противодействовать энтропии, чтобы быть релевантным во всех возможных смыслах этого слова. Это происходит в данный момент, пока мы пишем и говорим, и кто знает, каким будет порядок искусства, когда оно заново утвердит свою дисциплинарную автономию.