1. «Постфордизм» и «неолиберализм»: концептуальные различия в подходах к анализу современного капитализма

Неолиберализм – негативное понятие, связанное с дерегулированием экономики, демонтажем «социального государства», с сужением социальной сферы и пр. Собственная идеологическая концепция неолиберализма основана на рыночной интерпретации всех типов общественных связей: каждый человек рассматривается как свободный предприниматель, организующий собственную жизнь как предприятие, а каждое социальное взаимодействие — как контракт (акт купли-продажи). Все формы отношений, в том числе взаимоотношения работников одной компании или членов семьи, рассматриваются как виды рыночной конкуренции. Согласно идеологии неолиберализма, нации и государства на мировом рынке также выступают в роли предприятий. На более абстрактном уровне, с точки зрения «философии» неолиберализма, существование и функционирование рынка обладает самоценностью, независимо от его воздействия на производство товаров и услуг, а законы функционирования рынка составляют фундаментальное основание «этики» человеческих отношений.

Именно генеалогию этого комплекса представлений и практик изучал, например, Мишель Фуко в своих курсах лекций в «Колледж де Франс» (курс «Рождение биополитики»), и в последние годы они приобрели актуальность в связи с этим. Но даже у Фуко мы находим довольно слабые аргументы, почему в итоге неолиберализм восторжествовал – просто ли в силу большей «эффективности»? Итак, непонятно, отчего такая продуктивность, доминантность и привлекательность неолиберализма. В чем состоит его «эффективность»?

Критический анализ неолиберализма связан в основном с проблемами занятности, социального страхования, с политической и социальной надстройкой, со сферой технологий, со сферой обмена (доминирование спекулятивно-финансового сектора), но он мало говорит об изменениях в собственно способе производства, в характере и организации труда. Было много попыток говорить о переходе, одним из имен которого является «неолиберализм», – «постиндустриальное общество», «информационное общество», «креативная индустрия». Так называемая «рейганомика», провозглашенная в 80-х годах в США, и ставшая одной из манифестаций неолиберальной эпохи, оперировала, прежде всего, понятиями «креативного общества» как идеала провозглашенной политики дерегуляции.

Традиционные марксисты осмысливали это с точки зрения складывания нового международного разделения труда, организованного капиталом с целью получить доступ к более дешевому производству за счет удешевления рабочий силы, рекрутируемой в странах «третьего мира», или «глобального Юга». Но такие теории также кажутся недостаточными, поскольку также оперируют понятием «перераспределения» и обмена, по сути, не указывая на изменения в самом производстве, характере труда.

В этом смысле теории постфордизма, «когнитивного капитализма», «нематериального труда» кажутся важным дополнением к анализу современного капитализма, поскольку пытаются зафиксировать те элементы нового, которые в нем возникают в самом процессе производства. Разумеется, я весьма критичен к теориям постфордизма, но поскольку в них есть момент анализа новых способов производства и накопления капитала, и акцент на формировании «новых социальных субъектов», они представляются важными.

Необходимо различать два уровня этих теорий:

– уровень политики и субъективности («новые социальные субъекты», т.н. «множества»)

– уровень анализа производства и новой политической экономии (например, анализ занятости, попытками решить проблему «кризиса закона стоимости»).

Таким образом, обсуждается проблема перехода – от фордистской к постфордистской организации производства, разрыв между ними.

Кратко обозначим основные черты этого перехода:

  • Гегемония «нематериального» труда (в котором ключевую роль играют интеллектуальные операции, коммуникация, поведение, эмоциональная сфера). Это именно качественная тенденция к гегемонии, а не количественное преобладание (хотя в Европейских странах уже 50-56% сферы занятости – это сфера нематериального труда, услуг и т.д.). Так же как и в 19 в. индустриальный пролетариат был меньшинством, но определял основное развитие общества.
  • Социализация вне рабочего места, размывание разделения рабочего/нерабочего времени,
  • Текучесть кадров, временные контракты, т.н. прекаритет (необеспеченность и незащищенность трудовых отношений).

Один из теоретиков постфордизма, Паоло Вирно, связывает эти изменения с процессом, когда «культурная индустрия» в смысле Адорно становится парадигмой, которая задает форму разнообразным видам труда, связанного, разумеется, не только с производством культурных товаров.

2. Постфордизм в России?

Мне хотелось бы также разоблачить миф об отсталости «сырьевой экономики» в России (эту часть, несомненно, следует воспринимать, скорее, как провокацию к размышлению и cum grano solis). На наш взгляд, теории когнитивного или постфордистского капитализма позволяют дать свежий взгляд на некоторые российские реалии.

Что такое «ресурсная экономика»? В основном вся конкурентная борьба здесь ведется не в производстве (выкачивании баррелей нефти), а в сфере транспортировки, информационного обслуживания, борьбы за рынки, трубопроводы, политические согласования. Т.е. это не отсталая экономика (какой, например, было сельское хозяйство, экспорт зерна в 19 веке).Экономика нефти и газа – это когнитивная экономика. Что из того, что нефть «продается за границу»? Пусть страны «Глобального Севера» продают IT технологии, но нефть – это такой же уникальный ресурс, как и идеи и технологии, и на его обслуживание работают огромное количество нематериальных работников – от последнего пиар-менеджера «Газпрома» до В. Путина и Д. Медведева, которые обслуживает интересы нефтепроизводителей на высшем уровне. Это огромный чиновничий аппарат, который, можно было сказать, занят особого типа трудом – «взяточным трудом», или «производством откатов». Это и есть труд нематериальный, связанный с общением, коммуникацией и своеобразными аффектами и субъективными качествами работников (жадность, цинизм, и т.д.). В качестве инфраструктуры этого производства функционирует огромный штат интеллектуальных работников, пропагандистов, и все они, по сути, часть производственного цикла выработки и транспортировки нефти и газа. Поэтому значительная часть трудовой занятости, связанной с профильным «ресурсным» производством нашей стране – это нематериальный труд, когнитивный и коммуникационный.

Политическая надстройка российского когнитивного капитализма достаточно точно описывается само-именованием «управляемая демократия». Путин на ранних этапах называл себя «топ-менеджером». Т.е. менеджерская модель управления, сформированная в сфере нефтяной экономики, переносится на политику. В этом смысле это означает трансформацию государства, превращение его в бизнес-корпорацию («Газпром»). В сфере менеджмента не может быть неуправляемых элементов – поэтому политические партии и СМИ находятся в процессе постоянного «управления», выстраивания консенсуса, договоров, встреч с кремлевскими менеджерами. Это вполне соответствует наиболее «продвинутым» постмодернистским моделям власти как «правительственности» (governmenality).

В России существуют и характерные для когнитивного капитализма способы сопротивления, тематизированные итальянскими и французскими теоретиками. Это, во-первых, так называемый «исход», exodus (намек на библейский миф исхода из деспотического фараонского Египта). Что такое пресловутая «утечка мозгов», или неожиданные внутрипрофессиональные миграции (например, из преподавателей философии в продавцы «Гербалайфа»), как не «исход»? Так же стоит интерпретировать утопические фантазии интеллектуальных работников, для которых тот тип государства и общества, который здесь преобладает, представляется достаточно трудно переносимым, хотя способов политической борьбы с ним они уже не видят. Так, несколько лет назад, во время оранжевой революции в Украине, в Интернете был популярен проект организации сходной революции в Белоруссии, свержения Лукашенко, и массовой миграции российских интеллигентов на «освобожденные территории». Или, например, также популярными были фантазии о бегстве в Калининградскую область с ее последующим отторжением от территории РФ. Таким образом, в российском обществе можно выделить целую область «постфордистской» социальной симптоматики, хотя, разумеется, эту тенденцию нельзя считать доминирующей, а скорее дополняющей другие теоретические модели.

3. Новый («постфордистский») фашизм и национализм в России – первые симптомы

Этим леволиберальным утопиям «бегства», как не парадоксально, соответствуют новые формы крайне-правой идеологии, как ни парадоксально для обычной «героической риторики» этого типа, также прославляющей формы бегства и дезертирства. Это и есть новая фашистская или националистическая идеология российского постфордизма. Мы рассмотрим три примера.

(1) В первом примере преобладает элемент бегства и даже дезертирства, о котором мы говорили, а также резко снижен статус государства, что также характерно для постфордистской ситуации.

Так, относительно недавно был обнародован манифест движения НОРНА («Национальное освобождение русского народа»). Символика движения – ультра-фашистская («коловрат» и пр). Это весьма своеобразный «дискурс», который пунктирно можно обозначить следующим образом. Империя в России – зло, азиатская деспотия, идущая от татаро-монгольского нашествия. Идентичность русских – европейская, из Новгородской республики. В этом дискурсе происходит ревизия, возвеличивание всех дезертиров (от Курбсткого до «изменников Родины» во время второй мировой войны вроде «власовцев»). Александр Невский – «враг русских». Все либералы и «западники» – очень ценны, т.к. хотели вернуть исконную русскую идентичность (европейскую). Москва – это оплот азиатчины, азиатской колонизации, кто с ней боролся, начиная от Лжедмитрия оцениваются положительно. Москвичи – «нерусские». Две яркие цитаты из этого манифеста: (1) «Начиная с возвышения Москвы, национальные интересы русских лежали в плоскости государственной измены», (2) «…Не уничтожить это антинародное государство, так хотя бы убежать от него».

(2) Также интересно рассмотреть взаимодействие фашизма и культурной индустрии (масс-медиа и т.д). Например, широко известен случай со скинхедом «Тесаком» – им заинтересовались медиа, в глянцевых репортажах было много репортажей о нем. Именно после этого им заинтересовались правоохранительные органы, и он был арестован. Т.е. возникает механизм «поглощения» фашизоидности в медиа. Интересно также отметить роль так называемых «качалок», тренажерных залов, в которые обычно ходят скинхэды, чтобы внести дисциплину в тела, которую раньше обеспечивало монотонное индустриальное производство (вообще бодибилдинг появляется именно в эпоху деиндустриализации, как способ компенсаторного дисциплинирования тел). А сам тренажерный зал для бодибилдинга устроен как фабричный цех со станками, на которых «строятся» тела.

В важном тексте «Новый европейский фашизм» Паоло Вирно пишет о том, что фашистсткие, или протофашистские практики начинают связываться не со сферой государственной публичной политики (т.е. партиями, захватом государства), а со сферой повседневной жизни. Европейские демократии 20 в. реагировали на опыт СССР, создав «государство всеобщего благосостояния» (welfarestate), т.е. своего рода «социализм капитала», где труд был репрезентирован в парламентских структурах государства (политическиепартии труда, социал-демократия и т.д.). В современных условиях «нематериального» труда, или «невидимого» труда этого процесса репрезентации не происходит. То есть можно констатировать отсутствие «альтернативной публичной сферы» для нового труда. Этим и пользуются фашисты – происходит фашизация самого поведения в повседневной жизни, вне стен офиса или фабрики, в области диффузии рабочего/нерабочего времени.

4. Постфордизм и фашизм – опасные связи

С одной стороны, теория «постфордизма» претендует на звание новой революционной теории с новым субъектом, которая обещает эмансипацию, с другой – в ней есть двусмысленность. Мы говорили о двух уровнях этой теории:

– уровень политики, субъективности («новые социальные субъекты», «множества»)

– уровень анализа производства (новые типы труда и занятости).

На обоих уровнях обнаруживается эта амбивалентность.

На уровне политической субъективности: Акцентирование теоретиками постфордизма понятия «живого труда» (lebendigeArbeit) в наследии Маркса, и попытки связать это с современной «биополитикой» и виталистской философией представляются двусмысленными и опасными сами по себе. Так, Антонио Негри и Майкл Хардт в «Империи» выступает за отказ от партийной организации применительно к множествам. В этой связи они говорят о необходимости формирования «материальной мифологии разума» как средстве самоорганизации новых трудящихся «множеств». Идея «мифологии» в левом политическом поле не нова – мы можем указать на ее происхождение. В начале 20 в. анархо-синдикалист Жорж Сорель исходил из имманентной жизни рабочих, из специфики их собственных средств борьбы, прямого действия – стачки, саботаж. Сорель настаивает на необходимости «великого мифа» (вера во всеобщую стачку, эсхатология всеобщей катастрофы), который воодушевляет трудящиеся массы к великому моральному решению и революционному насилию. Миф о великой стачке рождается не усилиями интеллектуалов, он имманентен рабочим, выражая их автономную «витальную силу». Но нужно помнить, например, о том, что не кто иной как Муссолини в начале своего пути был анархо-синдикалистом.

На уровне «объектного» анализа новых форм труда: Согласно теоретикам постфордизма (П. Вирно), такие черты как оппортунизм, дезертирство, цинизм становятся «продуктивными» в условиях новых трудовых отношений (неустойчивых, требующих гибкости от работника), позволяя выжить в этих условиях. В таком случае, по сути, постфордистские множества, если пойти на определенный риск и сделать такое сравнение, представляют собой своего рода детерриториализированную Веймарскую республику (т.е. особый кризисный тип социальности, который предшествовал установлению нацистского государства).

Современный подъем ультраправых во всей Европе заставляет серьезно задуматься над этими кратко обозначенными нами опасными тенденциями.