#7: Дрейф. Нарвская Застава

pdf

Что остается, когда утопии умирают?

Дрейф в повседневности руин.

Дрейф в пространстве несбывшейся утопии.

Этот выставочный проект является фиксирует процесс и результаты исследования одного из наиболее знаковых и противоречивых районов Санкт-Петербурга – Нарвской заставы.

Глядя на карту Петербурга, мы видим, что Нарвская выглядит как изолированная зона, опоясанная кольцом заводов, железнодорожными путями и портом.

До революции этот район был рабочей окраиной и центром революционного движения. После революции – в 20ые годы он стал главным местом развития нового социалистического Ленинграда. Здесь находится большинство памятников эпохи конструктивизма. Сегодня Нарвская, несмотря на своё центральное положение, приобрела черты гетто – заводы перестали работать, дома стремительно разрушаются, экологическая ситуация остается по-прежнему тяжелой, большинство жителей живут на грани выживания. Этот район оказался «невидимой зоной» и приобрел типичные черты провинциального индустриального города пост-советского пространства, где законсервировался переход от социалистической модели социальной композиции общества к установлению новых рыночных форм социальности.

К началу 20 века исторический центр Петербурга с его знаменитыми ансамблями, дворцами, храмами и театрами оказался опоясанным огромным промышленным кольцом, превосходящим центр по площади. Здесь доминировала промышленная застройка, красно кирпичные корпуса фабрик и заводов, между которыми располагались жилые здания. Нередко это были трущобы. Подобная застройка, характерная для рабочих окраин, сформировалась и Обводным каналом. Здесь царили бедность и антисанитария. Это вызывало протесты и недовольство, и поэтому уже в начале 20 столетия первыми русскими урбанистами были предложены меры по преобразованию Петербурга. К сожалению, они так и остались в проектах. Реальные работы по реконструкции и благоустройству рабочих окраин были предприняты уже при советской власти. Прежде всего, это касалось Нарвской части – крупнейшего индустриального района города, сформировавшегося рядом с Нарвской заставой, рядом с Путиловским заводом – промышленным гигантом Петербурга.

03.09.04. День первый.

16.10. Встреча у метро «Кировский завод». Появляется Артем, потом Цапля. Кирилл с Глюклей опаздывают. Поиск места для раздачи карт и «инструкций». Кафе «Паутинка»: пролетарское меню и соответствующие цены. За столиками завсегдатаи расслабляются после трудового дня. Радио сообщает о восьми машинах скорой помощи и четырех убитых детях в Беслане, после коротенького выпуска новостей – поп-музыка и звук отбиваемого мяса с кухни. Мы обсуждаем концепцию дрейфа. Глюкля спрашивает, почему Дебор покончил с собой. Никто не может ответить. Цапля раздает цветные фломастеры, тетради и карты.

Мы приехали в Питер в суббботу, на второй день дрейфа. Когда отправились на дрейф, я волновалась, как дитя, в предчувствии дискомфорта. Во-первых, день был солнечный, но уже прохладный, во-вторых, слишком раннее пробуждение в поезде, в третьих, ощущение неизвестности, как будто идешь в поход. Я боялась: замерзнуть и простудиться, проголодаться, устать или, например, захотеть в туалет. В конце концов, паника, связанная с тем, что путешествие предстояло живому и конкретному телу, оказалась ложной, все проблемы решились сами собой. В нашей группе были Леша, Дима, Коля, Наташа, Ангелина и я. В тот день нам удалось посетить следующие объекты:

Официальной истории можно противопоставить память молчащих социальных групп, тех, чья память для официальной версии прошлого и настоящего нежелательна и опасна. К официальной памяти о Петербурге и Ленинграде, которая нам скучна своей ограниченностью (не говоря о том, что опасна своими последствиями), мы бы хотели добавить отсутствующие в ней элементы, а именно, дать голос тем, кто обычно не пишет статей и мемуаров о своем видении города, о своем городе. История Нарвской заставы, как и память о рабочем районе, о социалистических проектах, о неудачных попытках построить коммунизм и обеспечить неимущих оказались в нашем сегодняшнем обществе спектакля невостребованными.

Территория за Нарвскими воротами является воплощением гомогенизирующего влияния социализма. Мы можем прочесть это пространство как систему значений, заданную социалистической реконструкцией и эстетически отрицаемую идеологией молодого дикого капитализма. Этот район призван был олицетворять победу революции, социальное равенство, торжество городского образа жизни над сельским, торжество рабочего района над центром, привилегированность рабочих-передовиков, производственной администрации и заводских партийцев.

Цапля (Ольга Егорова) | Что такое Советский образ жизни?

Видео инсталляция основанная на видео фильме в трех частях

Этот фильм о том, как живут люди на Нарвской заставе. Поскольку этот район был создан для выращивания самого идеального из всех советских людей – советского рабочего, в нем витает призрак сильного желания и направленной воли. Даже сейчас, посторонний наблюдатель попадая в этот район, начинает ностальгировать по “советскому” или, наоборот, впадать в раздражение по этому же поводу. Что бы проявить скрытую, но, одновременно, очевидную идеальность этого района, я решила использовать методическое пособие для лекторов общества “Знание”. Эта брошюра называется “Советский образ жизни” (Оренбург, 1974) и в ней подробно изложены основные принципы жизни настоящего советского человека. Этот текст такой же, как и этот район – в нем есть много прекрасного, но, одновременно, неприятного и даже пугающего. Кроме того, он очень печальный, как печальна любая руина несостоявшейся утопии. Я наложила этот методический текст на реальную, бытовую жизнь современной Нарвской заставы. Это три короткие видео прогулки по важным местам района: вокруг метро, по Тракторной улице и по Екатерингофскому парку. Главное в этих видео сюжетах – голоса людей, которые живут в этом районе. Они просто прохожие, чьи голоса мы обычно не слышим. Я сделала их слышимыми.

Не могу сказать, что у меня есть какая-то личная связь с Нарвским районом, с районом за Нарвской заставой. В моем восприятии этот район, начиная с моего детства, это район далекий. И в этом такая странность этого района. Потому что если посмотреть на это дело здраво, то, в общем, район этот находится очень близко от центра. Всего ничего проехать, пересечь Обводный канал, проехать по Петергофскому проспекту, или Газа, как он раньше назывался и как я его всю свою жизнь помню. С одной стороны он близко, но с другой стороны – психологически это для меня район далекий.

Вот доехали вы до площади Репина. И вообще, когда вы попали на площадь Репина, с одной стороны Адмиралтейский завод, с другой стороны площадь Репина, Фонтанка кончается. Уже такое ощущение, что приехали куда-то в конец: застава, мост, город кончился. Вы проехали дальше, доехали до Нарвской, такое ощущении, что все другое.

https://bopsecrets.org/SI/Chtcheglov.htm

Все города геологичны; и пары шагов не ступить, чтобы не наткнуться на призраков, овеянных величием былых легенд. [1] […] Эти образы прошлого обладают слабой катализирующей силой, но их почти невозможно использовать в символическом урабанизме, не оживляя и не возвращая обратно к жизни. [2] Это новое видение времени и пространства […] останется неопределенным до тех пор, пока эксперимент с моделями поведения не будет проведет в городах, специально для этих целей построенных. […] Главным видом деятельности жителей [таких городов] станет непрекращающийся дрейф. Ежечасные изменения городского ландшафта будут приводить к полной дезориентации… [3]

Иван Щеглов, Свод правил для нового урбанизма, 1953

[1] Взять, к примеру, Нарвскую Заставу с ее Триумфальной аркой времен царизма, с ее ветшающим жильем для рабочих, возведенным в начале 20 века, с ее конструктивистскими зданиями. Тотальная инсталляция наследия реального социализма, плавучая льдина, где слой за слоем проступает историческая проблематика и вся двойственность утопического проекта. Иными словами, Нарвская Застава – превосходный район с точки зрения психогеографии. Его (призрачные) утопии только и ждут того, чтобы их возвратили к жизни.

Трудности анализа «дрейфа» связаны с изобилием смысловых и исторических контекстов и их смещений, провоцируемых самой этой практикой. Слово «дрейф» во множестве смыслов, в которых оно используется, – в геологии (сдвиг материков), морской навигации (пассивное плавание корабля в мощном течении или во льдах), анализе рынков (неконтролируемые изменения котировок акций), технике (случаные изменения показаний приборов), физике (перемещения стохастического скопления частиц), гентике (локальные мутации), психофизиологии восприятия (микродвижения глаз, дестабилизирующие изображение, чтобы избежать пустот в визуальном поле), демографии (географические направления миграционных перемещений)и подразумевает в целом это подспудное, незаметное, неосознаваемое смещение, возникающее от пребывания в волне, которая что-то уносит, подхватывает, захватывает, увлекает в сторону, гасит активность, причем делает это обволакивающе-приятным образом.

Published here.

August 19, 2004

Every city is a deeply interconnected web of spatial designs and patterns. From the urban to the suburban, our built environment is carved out into commercial and residential areas. Buildings, parking lots, garages and gas stations are built into streets, freeways, shopping malls, industrial parks and transit routs. Apartments, houses, yards and sidewalks all lead to schools, churches, temples, parks, grocery stores and restaurants. All woven together and mediated by noisy traffic, nauseating air pollution and aggressive advertising.

… … … … … …

1. Images which are called up from the word „map”:

Maps of oil wars of water of bio-diversity of military posts

of Riachuelo/borders /capital cities
linguistic maps
about socio-economic distribution
about work/unemployment

Maps of areas with various scales
With informative titles
Maps without spatial dimensions

1

In 1969 George Spencer-Brown wrote his seminal book ‘Laws of Form’1 in which he states: “…a universe comes into being when a space is severed or taken apart”. From here on Spencer-Brown develops a calculus not based on numbers but on distinctions. The actual operations of Spencer-Browns mathematical system does not need to concern us here. What matters is that when he turns the frame or the boundary into the central unit of his system it opens up a shelter of logic in which the paradox that
– one can move from one place to another in one frame
– while simultaneously remaining in one space when viewed from another frame
is incorporated in his calculus.

https://library.nothingness.org/articles/SI/en/display/316

1

A mistake made by all the city planners is to consider the private automobile (and its by-products, such as the motorcycle) as essentially a means of transportation. In reality, it is the most notable material symbol of the notion of happiness that developed capitalism tends to spread throughout the society. The automobile is at the center of this general propaganda, both as supreme good of an alienated life and as essential product of the capitalist market: It is generally being said this year that American economic prosperity is soon going to depend on the success of the slogan “Two cars per family.”

2

Commuting time, as Le Corbusier rightly noted, is a surplus labor which correspondingly reduces the amount of “free” time.

3

We must replace travel as an adjunct to work with travel as a pleasure.

4

To want to redesign architecture to accord with the needs of the present massive and parasitical existence of private automobiles reflects the most unrealistic misapprehension of where the real problems lie. Instead, architecture must be transformed to accord with the whole development of the society, criticizing all the transitory values linked to obsolete forms of social relationships (in the first rank of which is the family).

One of the basic situationist practices is the dérive [literally: “drifting”], a technique of rapid passage through varied ambiances. Dérives involve playful-constructive behavior and awareness of psychogeographical effects, and are thus quite different from the classic notions of journey or stroll.

In a dérive one or more persons during a certain period drop their relations, their work and leisure activities, and all their other usual motives for movement and action, and let themselves be drawn by the attractions of the terrain and the encounters they find there. Chance is a less important factor in this activity than one might think: from a dérive point of view cities have psychogeographical contours, with constant currents, fixed points and vortexes that strongly discourage entry into or exit from certain zones.

But the dérive includes both this letting-go and its necessary contradiction: the domination of psychogeographical variations by the knowledge and calculation of their possibilities. In this latter regard, ecological science — despite the narrow social space to which it limits itself — provides psychogeography with abundant data.