#спецвыпуск: Баста!

pdf

1. Режим перешел в агрессивную атаку на образованную и политическую сознательную часть общества. Впервые в современной истории России и СССР власть сочла, что легко обойдется без интеллигенции и сумеет властвовать над умами силами политтехнологов и популярных юмористов. Американизация страны совпадает в этом смысле с ее брежневизацией – то есть с усилением произвола коррумпированной бюрократии.

2. Выполнив ряд объективно стоявших перед страной задач – замирение Чечни, восстановление бюджетного сектора, сбор налогов и т.п. – правящая клика сумела, при помощи нефтяных денег и контролируемых телеканалов убедить большую часть населения в своей незаменимости. Обществу предложен «гоббсовский» тип общественного договора – циники и бандиты, стоящие у власти, полезны стране, потому что в их интересах усиливать ее. Подчеркну, что именно этот тип договора был характерен для обществ, создающих и наращивающих капиталистическую экономику.

Трудно писать о путинской России. Трудно и не хочется. Не хочется употреблять слово “Путин”, поскольку тем самым уже вторгаешься в сферу политики, где любое твое высказывание не просто остается пустым сотрясанием воздуха, но еще и готово обернуться против тебя, заставив сожалеть о сказанном. Однако я не о “теории заговора”, но об особом изменении политической чувственности, которая произошла в России на наших глазах, когда достигнут переизбыток высказываний, повторяющих друг друга, когда их бессодержательность стала условием возможности их существования в сфере медиа. Потому слушать их уже просто невозможно, потому само слушание стало работой.

Речь пойдет не столько о политической ситуации, когда концентрация власти, капитала и средств массовой информации в одних руках стала очевидной, сколько о ситуации “неполитической”. Но когда мы рассматриваем зону “неполитического”, зону жизни простого человека, то одним из условий, ее формирующих, сегодня все равно остается политика. Политика давно уже не то, в чем участвуют люди, но то, что формирует людей. Она перестала быть противостоянием партий, социальных групп, взглядов и убеждений, она перестала быть чем-то, чем занято только государство и его отдельные институты. Она проходит по нашим телам, голосующим на выборах, работающим, смотрящим телевизор, сидящим в кафе, курящим, спящим, умирающим… Она давно уже – биополитика.

Я сижу за монитором ноутбука, пишу этот текст. В окно вижу стройку шестнадцатиэтажного здания, где с утра до вечера работают ребята, которые в жизни не видели Интернета. Они приехали в этот город на заработки из забытых буржуазным богом поселков: в Узбекистане, Таджикистане, Киргизии, Украине и той же самой России. Большинство ребят не выходят за пределы территории стройки. Чтобы не платить налоги, работодатель не сделал для них документов. В свободное время ребятам остается сидеть в вагончике и смотреть телевизор на малопонятном для многих, особенно молодых, русском языке. В вагончике тесно, но зато тепло. Душа не предусмотрено, и мыться после тяжелой работы приходится с помощью ведра и ковшика. Но ребята терпят эти невзгоды, они молоды, полны сил. И надежд?

Вчера около одинадцати вечера мы с Валюшей, пройдя через турникеты на ст.м. “Охотный ряд” (вход со стороны Тверской), увидели, что мужика-среднеазиата, шедшего в паре метров впереди нас, остановил рядовой и с ходу, не представивишись и не обосновав свои действия, принялся требовать “документы”.

8 февраля по требованию государственной пожарной инспекции и решением Дзержинского суда была на 90 дней приостановлена учебная деятельность Европейского Университета в Санкт-Петербурге. 18 февраля суд подтвердил это решение. Университет закрыт, занятия в нем не ведутся. Руководство университета заняло крайне осторожную позицию, избегая политической интерпретации происходящего, однако провело все же 19 февраля пресс-конференцию, в которой обвинило неизвестные силы, враждебные кандидату в президенты Медведеву, в желании устроить скандал перед выборами.

Наши левые политические организации представляют собой не что иное, как своеобразную субкультуру, с множеством внутренних разделений, вариантов, подвидов. Это общеизвестно любому человеку, участвующему в современном российском левом движении. Даже те организации, которые демонстрируют большую внешнюю активность, часто не свободны от вируса субкультурности. Если вы проводите митинг, формально «для рабочих», а фактически – ради того, чтобы в сотый раз произнести не связанные с нынешней конкретной ситуацией революционные лозунги, придется признать, что вы занимаетесь типичной субкультурной практикой
исключительно для своего удовольствия.

Как же перейти на другую сторону? Как добиться того, чтобы политическая по форме деятельность стала таковой и по содержанию? Как соединиться с реальным рабочим движением?

«Именно большинство предполагает «революционно-демократические процессы… массы постигают опыт «большинства», то есть, опыт преобладания социалистических решений над капиталистическими».

Франсуа Сабадо, «Компоненты революционной стратегии».

Лозунг «Не голосуй, а бастуй», выдвинутый рабочими «Форда» накануне выборов, стал точной и емкой репликой, ответом на некоторые важные вопросы. Например, стало понятно, что такое «активный бойкот», к которому давно абстрактно призывали левые. Дан ответ на вопрос, что лучше – не ходить на выборы или пойти и порвать бюллетень; вопрос, из которого до сих пор следовал (и пока ещё следует) такой же бесполезный, апатичный ответ: ходи не ходи, рви не рви – всё равно обманут. Сказано и веское слово в споре о том, «есть ли рабочий класс», а если есть, то кто должен его представлять и каким образом ему можно дать голос.

Научное знание в области социальных дисциплин не может не быть критическим. В первую очередь потому, что гарантировать объективность описания мира может непроницаемость научного дискурса для классификаций здравого смысла, то есть – политических классификаций. Что может сделать эту непроницаемость возможной? Каким образом можно избежать подмены научной рациональности политической доксой? Необходимы определенные социальные условия, в рамках которых производится научное знание об обществе – институция, автономная по отношению к политической конъюнктуре и требованиям рынка.

Во-первых, расизм проявляется в своего рода удивлении. Люди просто не ожидают в определенных местах увидеть темнокожих африканцев. Бывает, что сидишь, как мы здесь сидим, а вдруг услышишь, “Черные везде!” Человек реагирует на то, что видит. Нет ругани, нет плохих слов: просто удивление. Бывает, что начинают ругаться: “Чего вы понаехали! Что вас сюда занесло! Поезжайте обратно!” Кроме этого, есть и люди, у которых есть желание не только оскорбить, но и побить.

Расистские нападения происходят потому, что власть реально никогда не высказывалась против этого явления. Расизм сразу не пропал бы, но все было бы по-другому. Представления все-таки меняются в лучшую сторону. Но если власти это выгодно—т.е., помогает ей найти общий язык с населением—она будет продолжать именно в этом духе. Пока само общество не решит, что дальше так нельзя, что оно больше не будет это терпеть. Власть не высказалась, а многим людям безразлично. То, что на журналистку из Тувы напали в метро (и она как раз говорила по-русски), и люди не реагировали (кроме таджика-гастарбайтера, который за неё заступился), это показательно. Люди настолько заняты своими делами, что не замечают, что происходит вокруг. И это опасно.

Мы ходим на марш в честь дня рождения Николая Гиренко (убитого 19.VI.2004). Он очень помог нам в “Африканском единстве”. Я его хорошо знал. Мы с ним вместе ездили в ЮАР на всемирную конференцию против расизма. Он участовал в круглых столах, которые “ИЧУМБИ” проводит в электротехническом институте. Эти семинары мы проводим, чтобы люди осознали, что расизм существует. Мы считаем, что это лучше получается со школьниками, студентами. Трудно переубедить пенсионера, считающего, что все должно быть, как он к этому привык. Или человека, которого научили, что любой иностранец, приезжающий в Россию— вообще враг. Как его убедить, что этот “враг” может оказаться другом, который подставит ему плечо, когда он будет в беде? Но с молодыми это вполне возможно. Они могут это понять. Студент, поучаствовавший в такой дискуссии, выходит оттуда и что-то остается у него в голове. Я помню первый наш круглый стол (в 2001 г.). Там выступал и Гиренко. Люди вопили, “Нет у нас расизма в России!” Позже, начиная с 2003 г., люди стали задумываться. Сейчас никто из тех, кто ходит на наши занятия, уже не отрицает наличие расизма. Даже власть уже признает это по-своему. Иначе, сейчас не было бы городской правительственной программы по толерантности.Другой вопрос, что мы еще не добились тех четких высказываний, о которых я уже упомянул. Или четкой реакции в форме плана действия, чтобы этого меньше стало или не стало вообще. Так что есть смысл в том, чтобы продолжить наши дискуссии — в школах, в университетах, там, где это возможно. Цель таких встреч как раз уменьшить тот контингент, который может развиться в ярых расистов, в тех, кто выходит на улицу, бьёт и убивает. // Валенс Манирагена (член “Африканского единства” и председатель благотворительного фонда “ИЧУМБИ”)

В этом выпуске газеты вы найдете карту катастроф и террора. Дома снесены во имя прогресса. Скверы отданы на откуп “девелоперам”. Люди избиты или убиты, чтобы очистить одну из столиц “русской цивилизации”.

Кто “делает” сегодняшних нацистов и фашистов? Британский социолог Пол Гилрой пишет, что нельзя представлять расизм просто в качестве побочного продукта классовой борьбы. Он всегда возникает при определенных условиях социальной или экономической несправедливости, имперского господства, националистического подъема, системного распада или “постимперской меланхолии”. Поэтому речь должна идти о “расизмах” во множественном числе. В США расизм все еще существует—после тяжелой борьбы в 60-е—в виде криминализации и массового тюремного заключения малоимущих афроамериканцев. В Англии он обрел второе дыхание (после разгрома в 70-х Национального фронта широкой воинственной коалицией левых и “черных”) в “респектабельном” страхе перед “доморощенными террористами” и “исламофашистами”. Этот страх связан с историей империи и ее утратой. В США, наоборот, страх обыгрывается режимом, достигающим “гражданской” и “международной” стабильности путем превращения места политики в царство полиции (тем самым давая возможность его сторонникам скаличивать огромный финансовый и политический капитал).

From: Chto delat < info@chtodelat.org>
Date: Mon, 01 Feb 2008 12:50:32

To: <abadiou….>
Subject: Lettre des activistes russes concernant votre prochaine visite
en Russie

Дорогой товарищ Бадью!

Мы – российские активисты и левые интеллектуалы. Мы знаем и ценим Вас как философа и интеллектуала, который не сдается перед лицом текущей неокапиталистической реакции. В Ваших публичных высказываниях Вы много раз выражали Вашу приверженность великому освободительному движению современности, частью которого считаем себя и мы. Мы, в частности, высоко оценили Вашу последнюю книгу «Именем чего является «Саркози»?», посвященную реакционному движению в современном мире. Ваша философская и политическая программа привлекательна для многих местных активистов и различных групп, которые в остальном находятся в постоянной полемике друг с другом. В то же время, до нашего внимания дошло сообщение, что фонд Глеба Павловского («Русский институт» является его подразделением) пригласил Вас посетить Москву в апреле этого года. Эта новость удивила тех, кто знает и ценит Вашу работу и Вашу политическую позицию. Мы долго мечтали о Вашем визите к нам. Но визит в таком контексте это хуже, чем ничего. Он скомпрометирует Вас и нас, Ваших читателей и сторонников.

АБ: Особенность твоей и моей позиции – это использование критики как профессионального инструмента создания новых форм знания. Но использовать критику как полноценный профессиональный ресурс невозможно в индивидуальном порядке – по крайней мере достаточно долго. Критика действительно работает, когда ею владеет коллектив. Это становится ясно при взгляде на группу “Что делать?”, в которую собрались художники, поэты, философы, критически мыслящие, но не имевшие, до создания группы, общей позиции. То же самое произошло с семинаром для интеллектуально настроенных студентов-социологов, который начинался как мастерская по освоению критической социальной теории и который, чем дальше, тем больше, требовал более сильной и сплоченной организации. Поэтому несколько лет назад я превратил семинар в исследовательскую группу НОРИ (Неофициальное объединение работающих исследователей), участники которой не просто обсуждают тексты, но ведут исследования, пользуясь общим критическим методом. Перевод работы в практический и коллективный режим снял страх перед активным действием: участники НОРИ естественно включились в борьбу против интеллектуальной коррупции на социологическом факультете МГУ, сплоченно войдя в протестную студенческую инициативу OD group. Формула готовности к борьбе, на деле, далека от мистики: стартовые интеллектуальные амбиции + наличие опытного посредника и организатора + регулярные встречи и обмены + формирование общей критической компетентности + коллективно разделяемый метод работы. Насколько от нее отличается формула “Что делать”?

Сначала я состоял в одной коммунистической партии. Там все было “Jawohl, mein Fuehrer!” Они делают всё потому, что так Ленин писал. Примерно тогда я прочитал первые книги Кропоткина и Бакунина об анархии. Поэтому я ушел оттуда и стал анархистом.