#9: Что общего между нами?

pdf

Дмитрий Виленский (Д. В.: В вашей статье “Art and the Ethics of In(ter)vention” (“Искусство и Этика Изобретений/вмешательств”), Вы говорите о потребности в новых конфигурациях коллективного действия, противостоящих тому, что воспринимается как всё обостряющееся отчуждение, уже не только трудовых отношений, но и духа. Конечно для нас, как группы, эти размышления очень важны: мы оказались вместе, чтобы востребовать нашу коллективность. Как Вы оцениваете отношения между микро-коллективами и господствующей властью?

Джин Фишер (Дж.Ф.) В этом вопросе я колеблюсь между пессимизмом и оптимизмом! Последнее время мы стали свидетелями вспышек насилия, вызванного борьбой конфликтующих наций. Тем не менее, был сделан шаг в направлении “разрешения” этих проблем, отчасти потому, что сама глобализация изменила ставки, так что теперь “локальные” вопросы рассматриваются как часть “глобального” пейзажа – экологического, политического, экономического – и требуют соответствующего переосмысления. Однако, когда размышляешь о коллективных действиях против “господствующей власти”, сразу же сталкиваешься с вопросом: а где эта власть находится? Вплоть до 1980-х годов в качестве мишеней политического активизма еще можно было определить государственные учреждения и выборных лиц; но куда сложнее атаковать власть, осуществляемую через невидимые, транснациональные корпоративные интересы в сговоре со средствами массовой информации. Часть нашего бессилия и этического возмущения проистекает из-за вопиющего лицемерия государств, действующих как буферная зона для этих интересов, вместо того чтобы способствовать благосостоянию граждан.

There are no translations available.

a video project by Chto Delat?

realised by Tsaplya [Olga Egorova], Nikolay Oleinikov, Dmitry Vilensky

This video project is inspired by the painting “The Builders of Bratsk” (1961) by Viktor Popkov. As a Soviet art critic once accurately noted, “the paintings main theme is the ‘resurgence of life.'” By today, this piece has become an iconographic symbol of self-possessed, concentrated people, not only standing on the brink of great changes, but capable of making sense of this transformation and realizing it.

See related materials in the publication of Chto Delat “What do we have in common.”

It is important to note that the workers on the painting are not shown in the process of working, but that they are taking a well-deserved cigarette break. They have interrupted their work and now have the chance to consider both the relations that govern it, but also the significance it will have to the transformation of society at large. This is exactly how the painting was read in its time, as an interpretation we would like to return to today.

Our project’s goal is to apply this ideal image to contemporaneity. We invite the spectator to return to the composition of this painting and to suggest a new version of the process of its creation. We want to show (through a slide show and sound track) what might have preceded this moment, in which they took on a pose that turned them into a symbol of certainty, strength and belief. What was it? Hard work? A conflict in production that found its own solution? Or maybe even a hidden love story? Maybe it was all of these things at once, and maybe none of it happened. Our goal lies in constructing a situation in which people today (ourselves and our colleagues from Chto delat) become “ideal,” stretching to reach this image.

Пожертвовать собой, оголить короля, выйти в психическую атаку – в этом есть головокружительное безумие талевского стиля. Жаль только, что в шахматах так мало фигур. До смешного мало.

Сергей Спирихин, “Возможно, Беккет”

Александр Скидан (A.С.) Я хотел бы начать с простого, но кардинального вопроса. Что такое Фабрика Найденных Одежд (ФНО): содружество? коллектив? сообщество? Или что-то еще? Как вы мыслите себя?

Глюкля (Г.) Мы – группа, и этим все сказано.

А.С. Двое – очень странная констелляция, обычно группа – это несколько человек, как минимум трое. Еще со времен первых христианских общин дух коллективности определяется присутствием третьего. А двое – это как будто еще недо-сообщество, недо-коллектив. В то же время, “Фабрика” в названии ФНО подразумевает производство и множество задействованных в нем людей, зачастую анонимных, никому не известных. Они могут приходить и уходить, но из их фонового присутствия, как из гумуса, и рождается нечто, чему потом присваивается имя искусства. Это какое-то разрастание коллективности, вот о нем-то и хотелось бы поговорить.

Артем Магун (А.М.) Как изменилась, с 1986 года (1), ситуация с сообществом?Наверное, помимо прочего, мы можем говорить о реполяризации и реполитизации мира. На этом фоне встает не только вопрос о солидарности и бытии сообща (être-en-commun), но и вопрос о коллективном действии, которое одновременно конституирует сообщество и реализует его в действительности. Возможно ли действие, общий праксис, который не был бы произведением (oeuvre) (как того хотела Х. Арендт)?

Жан-Люк Нанси (Ж.-Л. Н.) Сообщество изменилось еще до 1986 года. Я думаю, что оно начало меняться, когда начало меняться коллективное отношение к действию, преобразующему историю. Вместо того, чтобы ориентироваться на сообщество, произведенное в этом действии (праксисе), акцент был смещен на сообщество жеста или символа, скорее на сообщество экспрессии и манифестации, чем действия: то есть, на сообщества экзистенциального, духовного или эстетического свидетельства. Таков, к примеру, леттристский, затем ситуационистский интернационал. Таково завязывание мимолетных связей, слабо организованных, между людьми одинаковой чувствительности, но без «программы» (Такие группы как раз существовали всегда. Что возникло вновь, так это сообщество действия, определенное действием и программой, которое появилось вместе с французской революцией, приняв эстафету от ранее существовавшей политики «фракций»: но целью фракции обычно был захват власти человеком или группой, а не общая интенция в сторону общества и мира). В то же время, национальные и интернациональные сообщества достигли точки распада там, где они были сильны (в Европе), тогда как инфра-национальные сообщества стали идентифицировать себя как сообщества «меньшинств».Одновременно с этим процессом, рухнуло общее и родовое совместное бытие (l’être-ensemble) реального «коммунизма», подвергшись то ли или рассеянию, то ли новой кристаллизации в дискретные элементы. Отсюда возникла необходимость мыслить «совместное бытие» как таковое. «Коллектив» столкнулся с проблемой количества (возможно, ранее никогда не продуманной): человечество с перспективой 10 млрд человек, усиление глобальных связей – все это полностью меняет раскладку самого «совместного бытия».

Сейчас уже можно утверждать, что Radek Community – это наша попытка ответить на вопрос, что такое сообщество и каким образом можно быть вместе в современном мире. На протяжении всей нашей истории, мы постоянно были обременены одни и тем же пронзительным вопросом: реализуем ли мы тот потенциал, которым, как казалось, обладают коллективы, и отличаемся ли мы чем-то принципиально от обычных индивидуальных попыток взаимодействия с этим миром? Я абсолютно убежден, этот вопрос неизбежен для любого сообщества. Ведь однажды утвердив в чем-то свою идентичность, засвидетельствовав миру свое существование в качестве независимого коммуникативного пространства, любое сообщество никогда в действительности не пребывает в этой эйфорической точке своей полной ясности.

Можно даже утверждать, что каждая история становления сообщества – это одновремено и история его распада. Раз возникнув, манифестировав собственное существование в более обширном, чем она сама, социальном пространстве, группа обречена на постоянное повторение своих самоманифестаций. Это бесконечное вычерчивание собственных границ и отвоевывание своей независимости, это война со всем остальным миром. Ведь те альтернативные коммуникативные практики, которые собственно и образуют нервную ткань сообщества, не подкреплены такими же стабильными механизмами поддержания веры в собственную значимость и необходимость, которыми обладают устоявшиеся практики из внешнего мира, кажутся по отношению к ним призрачными или иллюзорными, а порой и прямо им противоречат. Любая пауза между самоманифестациями сообщества – это очередной повод, чтобы поставить под сомнение его существование. Потому что весь остальной мир не останавливается никогда.

Давид Рифф (Д.Р.) В одном из своих текстов, Екатерина Деготь говорит примерно следующее: «…если капиталистическая система художественных институций ориентирована на продукт, то система советских коммунистических институций – на творчество. Поэтому она состояла не из галерей и коллекций, а из сообществ и групп – от большого Союза Художников до узких «кругов» нонконформистского искусства. Эта модель все еще действует, и российское искусство по-прежнему формируется через сообщества. Продуктом деятельности сообществ является нечто эфемерное – текст, газета, семинар, то есть, словами Родченко, «кино-фото и черт знает что». Все эти сообщества от Союза Художников до «Института Лифшица», строились всегда по одной и той же модели, – кружка самообразования».Имеет ли смысл говорить о некой преемственности подобной «коммунистической модели» искусства? Что произошло после конца 1980-ых и 1990-ых, когда был бум искусства, в основании которого стояла деятельность сообществ? И каков вектор развития ситуации сегодня?

Как сформировался «Институт Лифшица»? Это была твоя собственная инициатива? Или же идея возникла в коллективном процессе? Ты мог бы рассказать немного об истоках?

«Институт Лифшица» (1) задумывался как общественное движение. Речь шла об открытии нового феномена – советского марксизма. Прежде всего 1930-х годов. Несколько человек обнаружили, что было такое явление, совершенно самобытное, содержательное, абсолютно непонятое и забытое. Идея состояла в том, чтобы перечитать старые марксистские тексты новыми глазами, под звуки финального аккорда коммунистической драмы. Все это происходило в конце 1980-х годов.

Зачем говорить о «сообществе»? В этом слове, в его повседневном употреблении, есть одновременно ноты ностальгии и почти недопустимой патетики.

Мы постоянно слышим банальные слова о «международном сообществе», о «научном сообществе», об «экспертном сообществе». Можно ли придать этому слову какой-то другой смысл, который бы не был простым указанием на некие атрибуты индивидов, или же на факт объединения малых «групп», «обществ» и «коллективов» в более сложные конфигурации? Даже в таком употреблении сообщество не совпадает ни с «обществом», ни с «группой», ни с «коллективом», скрывая в тени своих общих мест блуждающие значения, которые способны ввести нас в эпицентр политической и философской мысли последних десятилетий. Для нее привычная оппозиция коллективизма/индивидуализма представляется, уже слишком наивной. Ныне коллективности тщательно моделируются Властью, а индивидуальности взращиваются «невидимой рукой» Рынка. И коллективизм, и индивидуализм не смогли стать чем-то большим, чем чахлыми побегами определенного рода «биополитики», стратегий контроля масс, которые затрагивают не только сознание, но и саму жизнь, тело, его базовые привычки и автоматизмы.

Что между нами общего? Что означает общность? И как задействовать эту общность, реализовать ее и тем самым поддержать ее бытие? Современный глобальный капитализм осуществляет тотальное обобществление, обмен вещей и людей, но это обобществление проходит в форме разрыва всех конкретных общественных связей. Советский «коммунизм», исходя из первоначальных революционных импульсов, создал впоследствии отчужденную, несправедливую систему, которая в конечном счете (к 1970м годам) привела к атомизации общества и победе индивидуалистической, потребительской идеологии, сравнимой с ситуацией в буржуазных обществах. Но у советского опыта была и другая сторона: «общее», «коллективное» действительно не было здесь полностью апроприировано – оно, в бюрократической системе коллективной безответственности, часто оказывалось никому не нужным, ничейным.