Впервые опубликовано в февраль журнале Diagonal, 2005

В сегодняшних условиях, логика безопасности стала основной формой заботы о телах и организации их с помощью страха, соперничества, контроля и управления беспокойством. В данном тексте мы обращаемся к анализу концепции тела, управляемого логикой безопасности. Задача – рассмотреть используемые формы регуляции и предложить практики на основании политически радикальной логики заботы. Последняя признает взаимозависимость, ставит на со-трудничество и представляет из себя форму социальной экологии.

Современная концепция тела постулирует разделение и иерархию разума/тела, рассматривая тело как индивидуальную саморегулирующуюся машину (1). Такая модель работоспособна, но не поможет понять, как функционируют наши тела сегодня – множества городских тел, очень быстрых и очень усталых. Сегодня актуален лозунг “биология – еще не судьба”: тело становится стройплощадкой, оно открыто вторжению – ре-конструкции тела в диалоге с самой материальностью.

Хотелось бы упомянуть две идеи, связанные с современными механизмами регуляции тел. Во-первых, сверх-видимость тела внутри режима безопасности, а во-вторых – колебательное движение между навязчивым желанием заботы-о-себе и (само)эксплуатации. Режим безопасности суть режим видения, видеонаблюдение – хороший тому пример. Безопасное место оснащено камерами видеонаблюдения. Они размещены по продуманной схеме и ведут непрерывную трансляцию охраняемых пространств: статичное изображение, изменения которого становятся заметны лишь при ускоренной перемотке длительного периода записи. То же можно сказать про изображение тела и женского присутствия в медиа: неизменная клишированная сцена, в которой быстрая смена времен года заставляет видеть тщетность трансгрессивных или феминистских практик (как в случае Nikewomen); в результате остается одно единое статичное поле: белое и гетеронормативное(2), доступное и раскрытое к покупателю.
Можно обнаружить в западных обществах растущий интерес к заботе о себе – наравне с инвестициями времени и денег. Этот феномен связан с начавшимся во второй половине 18го века процессом медикализации населения, однако сегодня тело осматривается не медучреждением, но самим человеком – индивид интериоризовал эту функцию. Сопровождается такая подмена еще одним важным фактором: получение заботы переросло в заботы покупателя, и не имеет ничего общего с концепцией общественного здоровья (или болезни). Забота – в той мере, в какой она представлена в медиа – требуется для поддержания присутствия. Но мы одновременно получаем информацию о том, как извлечь прибыль и улучшить свое тело, то есть как больше заработать, как преодолеть старение, как не подхватить простуду зимой, как более эффективно справляться с работой и быть активнее дома. Получается, мы накачиваем себя витаминами, дабы отработать сверхурочные, помчаться на другой конец города забирать детей из школы, а потом блистать на офисной вечеринке. Когда человек постоянно находится на пределе физических возможностей, растут тревога и беспокойство.

Тело при пособничестве самых разных товаров и специалистов борется со “свободными радикалами”, старящими его, а социальное тело подобным образом противоборствует другой пугающей и истощающей угрозе – терроризму. Социальное тело может стареть и болеть, а враг спрятался в самом центре общества – но никто не намерен это терпеть, это требует эстетической хирургии, солдат на границах и всех видов социальной липосакции (продолжающаяся приватизация и дефицит публичного пространства, сокращение прав и свобод) – все для того, чтобы нормализованные тела продолжили свое кисло-сладкое движение к торговым центрам. По ходу наших дрейфов-derive(3), мы слышали свидетельства многих тел, настоящих пространств сопротивления, которые ежедневно сталкиваются с новыми формами регуляции: тело как унифицированное присутствие, униформа размечает границу, отделяющую домашнего сотрудника от семьи за домашней работой; тело проститутки в качестве экзотического аттракциона туристов; тело как причина усталости медсестры; тело как голос, как физический, ощутимый интерфейс взаимодействия компании с клиентом, когда компании нужно показать свое “человеческое лицо” – оператора телефонного-центра; почти-взрослое тело, обслуживающее вас в общепите; тело, работающее двадцать четыре часа в день – все эти тела фрагментированы, прикрываются идентичностями, непрестанно изменяются в постоянном обучении и трансформации через опыт, любовь, старение, через неотвратимость самой жизни. Тело суть присутствие, но не только – оно также является мобильным вместилищем всей жизненно важной информации: нормализовать тело – значит не просто заставить нас всех носить один размер, но, что хуже, заставить нас всех думать и действовать согласно требованиям глобального рынка. Но мы уже знаем, что формы господства проявляются не только через свою жестокость, а также и через активное производство покорности; мы с нашими бунтующими телами не вписываемся в подобные ограниченные пространства, не так ли?

Примечания:
1. На первых этапах капитализма, производимое им тело представляло собой закрытую и замкнутую энергоцепь, экономию которой поддерживал самоконтроль, обеспечивавший баланс токов. Тело это предназначалось для фабричного производства и репродуктивного гетеросексуального обмена. Живое тело в этой схематике становилось товаром внутри ограничивающей экономики, одинаково зависимым как от внутренней секреции, так и от рыночного обмена. На заре колониализма, та же экономия энергетических регуляций потребовала сохранения тела подобно сохранению европейских национальных государств. В таких конфигурациях телесного и социального, здоровье понималось как благо, культивируемое в той степени, в которой человек участвовал в цепи нормализации.
2. Говоря о гетеронормативности, гетеросексуальность рассматривается не столько в качестве сексуальной практики, но скорее как политический режим; как биополитическая технология по производству гетеро-тел и общеизвестных моделей жизни, подразумевающих гендерное разделение задач и работ – что до сих пор служило фундаментом капиталистической системы.
3. Слова “a la deriva” в названии Precarias означают “по течению”. Существительное “deriva” переводится в настоящем тексте как “derive” (дрейф) с целью поддержания связей с теоретическим и практическим наследием derive в понимании Ситуационистского Интернационала. Precarias a la Deriva развивает и преобразует практику derive, как описано в “Первых заиканиях Precarias a la Deriva”, где сказано: “в ситуационистской версии дрейфа, исследователи блуждают по городу без всякой определенной цели, отдаваясь на волю разговоров, встреч и прочих городских микрособытий. Благодаря этому создается психогеография на основе случайностей и соположений физических и субъективных потоков: отдаваясь притяжению и отторжению определенных пространств, случающимся по ходу беседам, общему влиянию на обмен и мнения городских и социальных сред. Это требует от блуждающих внимания к атакам вывесок, призывам скамеек, удушливости зданий, к проходящим и исчезающим людям. В нашей же версии, мы стремимся отказаться от произвольного блуждания фланера, столь свойственного ничем не занятому буржуа-мужчине, в пользу планированного дрейфа по местам повседневности каждого из нас, при сохранении тактики мультисенсориальности и открытости. Дрейф преобразуется таким образом в движущееся интервью, которое пересекает коллективное восприятие среды.” (подробнее см. Что Делать № 6 – «Дрифт. Нарвская Застава»)