«…Это великое искусство: в нем нет ничего очевидного; Я смеюсь над плачущими, я плачу над смеющимися»
Бертольд Брехт
Если мы в тексте Брехта “ОПЕРА – НО ПО-НОВОМУ!” попробуем заменить слово “опера” на “культуру” или “искусство”, то парадоксальным образом окажется, что анализ ситуации, проделанный Брехтом более 70-ти лет назад, имеет важное отношение к нашей сегодняшней реальности. Конечно же, многое изменилось – понимание власти, класса, труда, способов борьбы – но по-прежнему все те, кто еще способен задумываться о необходимости соединения мысли и действия, упираются в ту же проблему: как внутри отчуждающей системы капитала возможно интеллектуальное действие, претендующее на радикальное изменение общества. Полемизируя с Адорно, мы продолжаем спрашивать: “как возможно правильное в ложном”, т.е. исторически верное осознание момента и действие, соответствующее этому осознанию.
Как раз Брехт, вслед за Марксом, стал рассматривать интеллектуальное действие как важный элемент борьбы, взаимосвязанный с экономическими и политическими действиями. Все многообразие эстетических методов, которые разрабатывал Брехт, всегда отвечало на вызов той или иной конкретной исторической ситуации и основывалось на марксистком понимании субъективности, которая формируется не стихийным ходом событий, а сознанием происходящего. Брехт ясно понял, как в творчестве работают механизмы диалектики – и строил свою работу на их основе, описывая реальность как процесс постоянных изменений, возникающих за счет конфликтов и противоречий, которые делают возможным преобразование общества. Он писал, что «…подлинное новаторство заключается не в том, чтобы быть впереди, а в том, чтобы идти вперед. Подлинное новаторство делает возможным или вызывает движение вперед. Причем приводит в движение широкий фронт смежных категорий. Причиной подлинного новаторства является неблагополучное положение вещей, а следствием – его изменение». Метод Брехта ясно воплощает идею политизации культурного производства через процесс коллективной субъективизации людей, ставящих задачи трансформации всей системы производства культуры и знания. В этом процессе теряет смысл само разделение на публику и создателей. Брехт так описывал процесс, который должен происходит в голове у зрителя: “Об этом я не думал; Так нельзя делать; Это в высшей степени необычно, в это почти нельзя поверить; Это должно прекратиться; Страдание этого человека потрясает меня, потому что для него мог бы найтись выход; Это великое искусство: в нем ничего нет очевидного». Но, чтобы такая реакция стала возможной, эти же вопросы должны возникнуть у всего коллектива, вовлеченного в интеллектуальное действие, которое уже не может удовлетвориться производством автономных объектов пассивного созерцания. Брехт делает акцент на создание ситуаций, вовлекающих в себя всех, кто хочет стать им причастным. Для брехтовской эстетической теории также важна идея коллективного творчества, основанного на принципе Советов. Брехт ставил задачу «превратить институции культуры из мест развлечения в органы публичной коммуникации» (Брехт о Театре). В этом важном аспекте его взгляды были во многом сформированы контактом с ближайшим другом Карлом Коршем – одним из ведущих марксистов Германии. Дуглас Келлнер в своей статье «Марксисткая Эстетика Брехта» пишет: «Теория эстетического производства Брехта соответствовала разработаной Коршем модели рабочих Советов как подлинных органов социалистической практики. Как Корш, ставивший во главу угла демократию участия, как основу совместной производительной деятельности в труде и политике, так и Брехт стремится к утверждению подобных методов участия в своей эстетической практике. Подобная система отрицала значение одинокого гения и предвосхищала модель социалистической культурной организации, в той же степени, в какой советы рабочих были предназначены радикально изменить политические организации». (см. https://www.uta.edu/huma/illuminations/kell3.htm)
Наиболее известным эстетическим методом, который ввел Брехт, стал знаменитый эффект очуждения. Предотвращая любые возможности вчувствования, основанные на иллюзии достоверности, эффект очуждения обнажал работу социальных механизмов и, таким образом, демонстрировал, не просто как и почему люди ведут себя определенным образом в обществе, а призывал анализировать сам механизм производства социальных отношений. В своем творчестве Брехт во многом предвосхитил основной тактический метод современного активизма «подрывное утверждение» (subversive affirmation). Но если мы начнем сравнивать их более детально, то мы увидим, что у них есть принципиальные отличия. Брехт понимал, насколько важно, прежде всего, отказаться от мимикрии действительности, и не предоставлять зрителю возможность очевидных интерпретаций. Для него было важно сформировать позицию вовлеченного наблюдателя, позволяющую как бы в реальном времени проигрывать множество ситуаций и уже из их конфликта выбирать наиболее точную, интеллектуально выверенную реакцию. Тем самым Брехт обнажил общее положение вещей и убедительно показал, что самым большим мастером overidentification является саморепрезентация капитализма, которая всегда происходит в гипертрофированной форме.
Это становится понятнее, если мы обратимся к одному из конкретных и наиболее ярких примеров современной практики «подрывного утверждения», такому как перфоманс «Please love Austria!», реализованному в 2000 году Кристофом Шлингензифом. Шлингензиф взял формат телешоу Big Brother, но населил контейнер людьми, ищущими политического убежища. По правилам игры он дал возможность зрителям, наблюдающим по интернету за трансляцией из контейнера, голосовать за депортацию не понравившихся им участников. Этот перфоманс был очевидно направлен на подрыв «нормальности» право-популистких правительств. Однако, на мой взгляд, необходимым элементом в нем мог бы стать жест самого этого правительства, пытавшегося установить совершенно «брехтианскую» табличку рядом с контейнером: «Внимание! Это театральный перфоманс!». Именно этот жест (Шлингензиф активно и успешно протестовал против этого вмешательства в свою работу) мог бы стать эффективным дистанцированием происходящего, достигшего своей порнографической гиперреалистичности, и тем самым способствовать выявлению его подлинного политического смысла.
В отличии от Шлингензифа и множества других современных активистов Брехт ясно осознает, что капитализм никогда не стесняется демонстрировать свои «крайности». И вопрос об очуждении капитализма – это не вопрос скепсиса, иронии или же мимикрии, а вопрос ответственного интеллектуального действия, весомо заявляющего, что иной мир все-таки возможен.
